Ломая печати

В 23.55 всем (и тем, кто в дозоре) укрыться в блиндажах. В 23.59 необходимо по возможности герметично закрыть все входы. Части — до следующего приказа — должны находиться только в блиндажах. Необходимо снабдить их водой на 24 часа.

В полночь тишину разорвал оглушительный взрыв. За ним второй. Третий. Четвертый. Земля содрогалась, небо пылало, взрывы становились все неистовей.

Блиндажи венгров разлетались по горячему снегу, взрывные волны разрывали легкие, перехватывало дыхание; все живое вопило и визжало от страха; все кругом рушилось, падало, воздух был полон запаха горящего бензина, горелого мяса, дыма от ядовитого желто-зеленого огня. Казалось, разверзлись земные недра и все стихии пришли в неистовство; и те, кто еще уцелел в этом урагане, пережили это землетрясение, бросились бежать как исступленные, погибали в снегу, покрытом сажей и пеплом, как жители Помпеи под Везувием, умножая число жертв этой жуткой ночи.

Те, кто выжил, уже не бежали никуда. Они брели по пояс в снегу, как умалишенные, тащились по бранному полю, усеянному трупами, словно пьяные, и хотя стрельба уже прекратилась, оглушенные, они тупо смотрели на полыхание огня. Когда подошли краснозвездные танки, их обезумевшие лица, пустые глаза, дрожащие губы, в ужасе открывавшиеся, но не издававшие ни звука, говорили о том, что они совсем не понимают, что с ними произошло. Слух к ним еще не вернулся, из ушей, носа текла кровь.

От 2-й венгерской армии, насчитывавшей четверть миллиона солдат, остались жалкие остатки.

Третий Секешфехерварский полк не был в центре удара. Но фронт распался, кто мог, бежал. От роты осталась едва треть, солдаты, проваливаясь в сугробы, со слезящимися глазами и обмороженными лицами, с отмороженными пальцами в обледеневших ботинках тащились сквозь метель. Кто останавливался — замерзал.

На третий день в снег опустился первый из них. Отмороженное ухо было как лист лопуха, в вытаращенных глазах замерзли слезы. Его забросали снегом. Днем позже остановились четверо, и их уже не стали забрасывать снегом. На них в тот же миг набросилась черная каркающая туча, которая тянулась за ротой.

А потом что ни день все больше солдат, обессилев, падало в снег. И черные вороны слетались на кровавый пир у них на глазах. Но солдаты — с измученными, прозрачными до синевы лицами — уже не думали ни о чем.

Ни о Венгрии, ради которой возвращались на запад. Ни о женах, детях, матерях, отцах и сестрах, оставшихся там. Ни о страхе перед немецкими жандармами. Они думали только об одном: как бы найти хоть какое пристанище, приклонить голову пусть в аду, лишь бы не было этого ужасного, леденящего холода. Это была единственная мысль.

А потом прилетели самолеты и сбросили листовки.