Ломая печати

Он пригляделся к раненому. Мертвенная бледность не исказила знакомых черт. Не исказили их ни грязь, ни глина, покрывавшие лицо, руки, форму.

— Ганак! Это же Ганак! — застонал он.

— Вы знаете его? — спросила сестра.

— Это же мой командир! Неделю назад женился!

Она ответила долгим взглядом, а потом перевела глаза на раненого. Прозрачное лицо, прерывистое дыхание, клочья кровавых бинтов.

— Жив? — спросил он, замирая от страха.

— Жив.

— И будет жить? — Голос не слушался его.

— До Зволена не доедет. Придется оставить здесь. А вы кого принесли?

— Товарища. Ранен в ногу.

— Напишите на бумаге имя и зацепите за пуговицу, — сказала она повелительно.

Белещак выводил чернильным карандашом буквы, пока из них не получилось «Йозеф Культан».

— Где рана? — спросила сестра раненого.

— Здесь, справа, — простонал Йожо.

Она мельком оглядела его и, не сказав ни слова, стала перевязывать.

— Ну как? — спросил Белещак.

— Не беспокойтесь, он свое еще отпляшет. Сейчас же отправлю его в Зволен. С этим французом. А вы тут не торчите! И без вас тут не протолкнуться!

Белещак только теперь заметил, что соседняя комната полна раненых. Заглянул туда. У самых дверей лежал высокий мужчина, тоже весь в грязи, лицо восковое, глаза закрыты, правая рука вся в бинтах, лишь пальцы и ладонь, желтые и синюшные, торчали из белой марли.

— Леруж Морис, — прочитал он имя на листочке, засунутом в карман куртки, накинутой на беднягу.

— Господи, Леруж, я бы тебя и не признал, — сказал он, обращаясь скорее к себе, чем к этому французскому сержанту из левого окопа. Он смотрел на него точно загипнотизированный. Сам не понимал, отчего так уставился на его руки. Рабочие руки, осознал он чуть погодя. Как у меня. Рядом с сержантом лежала фуражка с французской трехцветной лентой. Он поднял ее и положил на грудь Леружу. Раненый не шелохнулся. Дышал прерывисто. Белещак бестолково заходил по комнате.

— Уйдите вы наконец! Вот-вот стемнеет, не знаю, к кому раньше бежать, а тут еще вы путаетесь под ногами. Уж коли вам так интересно, так этот француз ранен в руку! В руку!

Да, лучше уйти подальше от этой неумолимой сестры. Он вышел из домика. В низине стлался туман. Он едва различал железнодорожное полотно, вдоль которого тянулась линия фронта.

Когда подошел к насыпи, уже стемнело. Впереди мелькнули какие-то тени. Только теперь до него дошло, что стрельба почти утихла. Он узнал паренька из взвода тяжелых пулеметов.

— Ты куда? — спросил он его.

— Да вот, видишь! — Тот показал окровавленное предплечье. — А ты чего назад идешь? Ослеп, что ли? Мы же отступаем. Сюда, к железной дороге. Здесь и закрепимся.

Словно в подтверждение совсем близко застрекотал во тьме пулемет. Рата-та-та, та-та, та-та-та-та. И с тевтонской стороны отвечали ему тем же: та-та-та-та, та-та-та-та, та-та.

Тихо, словно призрак, пролетела над головой ночная птица. У него мурашки пробежали по телу.

«Видишь, Ганак, как завершилось твое свадебное путешествие», — подумал он, и в эту минуту ему показалось, что его коснулось крыло смерти.

(6) В этот день капитан де Ланнурьен записал в боевой дневник: