Ломбард Проклятых душ. Книга первая (СИ)

Сэры и леди Планетарного Сириуса недолюбливали Землю за то, что их инопланетные аристократы-побратимы не обладали темной кожей. У них светлая кожа означала низкое происхождение. Частенько таких обзывали моржами, потому что с давних времен "раса простолюдинов" обитала на севере и занималась разведением этих животных. Никого совершенно не интересовало, что среди уроженцев края вечной мерзлоты могут быть свои местные вожди, дворяне, князья... И конечно же, в представлении "истинной аристократии" белые целыми днями сидели на айсбергах и жрали омуля. Конечно же, это было не так. Среди них можно выделить и великих ученых, представителей науки, искусства... Но считалось, что среди черных их больше. Ходило представление, что среди тех вообще нет простолюдинов, что все они принадлежат благородному, знатному сословию. Полюбив Ирлинду, А-Норд чуть было не разрушил все эти стереотипы, начав интересоваться жизнью белой расы и всех простолюдинов на своей планете. Он даже стал приглашать светлокожих "графов местного пошиба" на светские мероприятия... Его окружение отнеслось к этому поначалу плохо, но постепенно-постепенно начало менять свое отношение. К сожалению, после смерти кронпринца все пришло на круги своя. Следующим человеком, который стал бороться с расовой нетерпимостью, стал молодой певец Шибрис-Си, что родился со светлой кожей в семье "простолюдинов" уже в наши дни.

Песни певца с далекой-далекой планеты на Земле никто не знал, но одна из них, провокационная, некрасивая и не привычная, все-таки каким-то удивительным образом прозвучала на одной деревенской дискотеке. Римма сразу решила, что она ей понравилась.

- Тебя люблю я, обожаю

Я без тебя подохну - знаю

Свиньей последнюю в канаве

Я в грязи, жиже и червях...

Такую песню инопланетного исполнителя вопила на весь сад Римма, вернее, просто включила его запись и подпевала ему. Звук был визжащим, пронзительным и таким противным, что хотелось зажать уши... Это товарки горе-исполнительницы подключили усилители к обычным мобильникам.

Богдан выбежал на балкон своей комнаты, чтобы узнать, что случилось. В саду под его окнами стояла дочка Авдотьи и орала в микрофон какую-то несуразицу. К тому же она то опаздывала пропеть какое-то слово, то наоборот спешила, и пела раньше, чем надо. Девушка не попадала в ноты, пыхтела, стонала и даже шмыгала носом. Зрелище то было просто отвратительным. "Что она делает? - удивился Богдан. - Зачем ей это надо?".

- Богдан! Я люблю тебя! - заорала Римма, словно бы прочитав его мысли.

О! Так это серенада! Однако ж, она не обрадовала юношу, ему наоборот все показалось каким-то издевательством, злой шуткой, жестокой дразнилкой. Он, молча, скрылся за балконными дверях и плотно закрыл их.

Богдан сел на кровать, круглую, красивую, на которую с высокого потолка опускался длинный полог. Покои юного Гадетского, как и весь дом, были убраны в стиле арт-деко. Изящная, светлая мебель, подиум для кровати, светло-сиреневая с перламутровым блеском обивка стен... И все очень и очень дорого. Юноша, печально обведя взглядом свою спальню, неожиданно подумал, что Римме просто нужны деньги его родителей, вот и все, а ни он сам. Пела бы она разве столь отвратительно, чуть ли не плюясь?

Внезапно в дверь постучали, и хозяина покоев позвали по имени. Богдан, нехотя встал, глубоко вздохнул, чтобы взять себя в руки, и разрешил войти. Пришла дворецкая, попросив его спуститься вниз. Юноша хотел спросить, там ли дочка подруги его матери, но решил, что это некрасиво - показывать негативные мысли. На свой страх и риск прекрасный сын Ксении Ивановны спустился и там, в холле у камина, в окружении почти всей его семьи стояла Римма!

- Богдан! - воскликнула она и сорвалась к нему с букетом настоящих белых роз.

- Я... Я... - начал было юноша, не желая принимать подарок, как тут его папа бросился к ним, и умильно улыбнулся:

- Какие красивые цветы, Богдаша!

Он взглянул в глаза сына, поняв, что тот ни за что не притронется к ним, поспешно добавил:

- Нужно поставить их в вазу!

- Тебе понравилась моя песня? - завороженно глядя в его прекрасные, синие глаза, на его длинные ресницы, спросила Римма и даже не заметила, как Илья Валерьянович забрал из ее рук букет.

Красивые губы Богдана задрожали, он едва ли не заплакал от чувства собственной слабости.

- Да... Д-д-да... Милая песенка.

Сказано это было, чтобы не обидеть человека.

- Раз так... - покраснев как помидор на грядке своей матери, сказала Римма и почесала затылок, - раз так.... Можно мне тебя уже поцеловать...?

Глаза Богдана расширились от изумления. Он взял себя в руки, чтобы не возмутиться при всех.

- Нет, нельзя.

- Э-э-э-э...а-а-а-а... а почему?

- Ну, потому что мы с тобой...мы с тобой... никто друг для друга.

Красавец еле нашелся что сказать, но... Эх, знал бы он, что его слова натолкнут ее на мысль, как ей казалось, нужную:

- Так давай будем кем-то друг для друга... Давай встречаться, а? Давай! И поцелуемся!