Ломбард в Хамовниках

– Годится, – согласно кивнул головой Трепалов. – Парни мне донесли, – продолжал он, – что в доме Ефремова есть надежная квартира, с черным ходом. В прошлом году мне ее подобрали. Там уже ночевали наши питерские. Им вполне понравилось. И молодки у них были. Артист, Боря с моря, тоже будет со мной.

– Так ты в Москву уже приезжал? – удивился Отрыжка.

– Конечно, – осклабился Трепалов. – Ходил на дело.

– А с кем?

– А вот это знать тебе ни к чему, – отрицательно закрутил головой Трепалов.

– А что взяли, вещи или деньги? – не унимался Отрыжка.

– Деньги.

– И много?

– Достаточно. Хватило, чтобы и Боцману долги отдать, в общак скинуть, и москвичей не обидели.

Последняя фраза Гришке-Отрыжке понравилась. Он уже понял, что перед ним не простой жиган, явно лидер, тот, который умеет не только организовывать, но и командовать людьми. Таких волевых в воровской компании любят. За этим питерским пойдут. Оставалось поговорить с Сабаном и с Адвокатом.

– Ладно, иди отдыхай, – уже более миролюбиво произнес Отрыжка. – Приходи завтра вечером, часов в семь, все наши будут в сборе. Стол накроем. И не так как сегодня, а попышнее. Икры бочонок будет, обещаю. Вот тогда и карты кинем на стол. На сходе обсудим все детали.

Трепалов вытащил из кармана жилета золотой брегет, щелкнул металлической крышкой. Отрыжка так и дернулся.

– Ого, – завистливо произнес он. – Швейцарские?

– Они самые, – кивнул Трепалов. – Нравятся?

– Конечно.

– Могу продать. Мне деньги нужны.

– Сколько? – сразу подала голос мадам Савостьянова.

– Но-но, ты здесь ни при чем, лиса, – оттеснил ее Отрыжка. – Я у тебя их возьму, – он полез во внутренний карман и достал оттуда скомканные рубли.

– Ха, – вскинулся Трепалов. – Эти керенские бумажки мне не нужны, паря, – махнул он рукой. – Мне давай царские червонцы. Золотые. Они надежнее. И за границей ход имеют.

– Но у меня таких нет, – недовольно протянул Отрыжка.

– Вот когда достанешь, тогда и поговорим о цене. – Трепалов усмехнулся и, довольный произведенным эффектом, убрал часы.

– А у меня есть золотые червонцы, – снова встряла в разговор мадам Савостьянова. – Сколько надо?

– Ладно, ты, лиса, – неожиданно ощерился Отрыжка, – только и разговору у тебя, что о деньгах. Иди на свою половину. Мы тут без тебя разберемся.

Трепалов потянулся, встал и направился к двери. Отрыжка от него не отставал. Брегет его явно заинтересовал. Наживка клюнула.

– Идем на свежий воздух, там подымим. – Отрыжка открыл дверь, и они поднялись по двенадцати каменным ступенькам.

Во дворе было тихо и спокойно. Трепалов достал из внутреннего кармана пиджака вторую наживку – тяжелый золоченый портсигар. Постучал папиросой о его край:

– Бери, пробуй, питерские.

Отрыжка осторожно взял папиросу, а сам глаз не отводил от портсигара.

– Штучка, – завороженно потянул он. – Ну у тебя, я смотрю, все штучки подобрались, одна к одной, все золотые, как из царской коллекции. Угадал?

– Правильно, угадал, – улыбнувшись, сказал Трепалов, оглядывая краем глаза двор и выход на улицу. – Это из коллекции князя Оболенского, слышал про такого?

– Не-а, – протянул Отрыжка. Он взял папиросу, понюхал ее. Но глаз с портсигара не спускал. Потом неожиданно сунул папиросу за ухо. – А еще одной не угостишь?

Трепалов снова раскрыл портсигар и протянул ему папиросу.

– Откуда это у тебя? – снова спросил Отрыжка. – Уж больно дорогая вещь.

– Да, дорогая, – согласился Трепалов. – И не продается. Это память о Боцмане. Подарок от него. – Трепалов уже не опасался быть раскрытым. И брегет и портсигар ему дали под расписку на складе, где хранились многие краденые вещи, в частности, из ломбарда Мартынова. А этот портсигар оказался именной. С дарственной надписью.

– Откуда взяли?

– Из музея, из Эрмитажа, слыхал о таком?

– Конечно, слыхал. Но ведь он же будь здоров как охраняется? Кругом легавые?

– Точно. Легавых там полно. Так ведь это уже искусство – обмануть охрану, взять то, что надо, и уйти, не сделав ни одного выстрела. Понял?

– Расскажи, как было? – Глаза у Гришки загорелись.

– На сегодня достаточно. Я устал, отдохнуть надо. – Трепалов уже заметил в подворотне мелькнувших своих и понял, что пора уходить. За Отрыжкой теперь отправятся ножки. – Завтра поговорим.

Не оборачиваясь, он вышел на улицу. Прихвастнуть в воровском мире не считалось зазорным. И каждый уважающий себя ворюга с удовольствием распространялся о своих подвигах. Почему же подвыпивший питерец не мог насочинять чего-нибудь, чтобы выставить себя в выгодном свете и удовлетворить любопытство москвичей? Питерский и мадам Савостьянову, безусловно, заинтересовал. Ясно, фигура, а не ферт.