Ломка

— Мы тебе не ровня, молокосос, — услышал Спасский прокуренный бас сзади и заполучил толчок в спину.

— "Нашлись люди", — подумал он, распластавшись на полу.

Загудело от встряски тело, грызла обида за несправедливое страдание, но миссия ещё не была закончена, и Спасский зарычал:

— Тот, кто меня толкнул, — ренегат! Таких перво-наперво уничтожать будем!

— За такие слова получай, сволочь. Не ожидал я, что страна, победившая фашизм, породит выблюдков на вроде тебя! — прогрохотал всё тот же бас.

— На себя посмотри, урод, — с трудом выдавил из себя Спасский, понимая, что своими словами окончательно восстанавливает общественное мнение против себя.

Так и произошло. Замелькали перед носом кирзовые сапоги, подключились туфли самых разных размеров и стали выколачивать из тела парня нацистскую заразу. Ни один стон не вырвался из груди Спасского, ни один мускул не дрогнул на его лице. Из глаз у него потекли слёзы, и мужики подумали, что он плачет от боли, но тут была совсем другая причина, о которой догадался, разве что, только Белов. Через некоторое время Спасский перестал чувствовать пинки и пришёл к выводу, что, наверное, добрая четверть внутренних органов пришла в негодность.

— Убийцы! Нелюди! Такого человека загубили! Уматывайте отсюда, куски ворвани! — сквозь затемнённое сознание узнал Андрей голос Забелина. — Прости, Спас. Мы не видели, что тебя бьют. Мы на входе!

Очнулся Андрей в обезьяннике и долго не мог определить, где находится.

— Спас, как себя чувствуешь? — спросил Антон с соседних нар.

— Превосходно… А как мы здесь оказались?

— А как, по-твоему, попадают в КПЗ? — вопросом на вопрос ответил Забелин. Мелкое хулиганство, которое, по словам торгашей, спровоцировали мы. Митька на допросе у ментов, даёт показания.

— А Санька где?

— Санька уже, наверное, в деревне. К лучшему это. Я ему сам сказал, чтобы драпал со всех ног. Какой резон, если бы мы все здесь оказались?

— А Брынза?

— Вон он на полу дрыхнет. Он час назад у ментов был. Сказал, что бьют сносно, терпеть можно. Он им ничего не сказал.

— А что он должен был сказать?

— Да фиг его знает. Что-то, значит, должен… Ты мне вот что скажи, Спас. Какого чёрта ты из себя фашиста корчил? Какой, к чёртовой матери, из тебя фашист?

— Судя по тому, как ломит тело, — превосходный. Станиславский бы поверил.

— Что ещё за Станиславский? — спросил Забелин.

— Да так, деятель один. А если серьёзно, то я рад, что так всё вышло. Могло быть и хуже.

— Что может быть хуже? Сидим в "телевизоре", ты избит, вечером нас хватятся, праздник пропустим. Может, ещё чего добавить? — занервничал Забелин.

— Сидим за дело, я в прекрасной форме, почти все долги отдали, не допустили бойни, и утром, ну максимум в обед, нас выпустят, — отчеканил Спасский и расхохотался.

Проснулся Брынза и подсел к парням. Продрав кулаками склеившиеся глаза, заметил:

— Зашибись жизня. Когда все смеются, ты, Спас, мрачнее тучи сидишь. А сейчас плакать надо, а ты ржёшь. Чё к чему?

В камеру заглянул мент:

— Спасский, на выход.

— Тронете его, я вас по одному выцеплю, — сказал Забелин в потолок, как будто ни к кому конкретно не обращался, но мент, как обычно, принял сказанное на свой счёт и на всякий случай пустил в ход дубинку.

— Фамилия, имя, отчество? — придерживаясь установленного порядка, спросил милиционер, заполнявший какие-то бумаги.

— Эта информация засекречена, товарищ старший лейтенант.

— Я с тобой тут шутки шутить не намерен. Отвечай на поставленные вопросы, — равнодушно продолжил милиционер.

— Я, конечно, могу ответить, но если вам дороги погоны, лучше не спрашивайте. Я — федерал.

— А я — Майя Плисецкая.

— Если "Центр" узнает, что вы меня здесь держите, то Вы ей станете. Чекисты не любят, когда кто-то вторгается в их дела, — серьёзно сказал Спасский.

— Подоборзел народ. Всяких видел, но таких наглых ещё не встречал.

— Тюрьмы не обещаю, но из органов тебя выпрут, лейтенант. Ты мне задание срываешь. И ещё. Я тут перед тобой отчитываться не обязан. У тебя два выхода. Первый — позвонить по телефону, который я тебе сейчас дам. В этом случае получишь подтверждение насчёт меня и собственноручно поставишь крест на своей карьере. И, наконец, выход второй.

— Благополучный, — не выдержав, съязвил лейтенант.

— Нет, из-под печки. Ты начинаешь меня раздражать. В десять утра следующего дня я и мои товарищи должны быть отпущены. Не для того я учился в академии, чтобы люди, подобные тебе, вставляли мне палки в колёса. А теперь скажи, чтобы меня отвели. Надо выспаться… Вот телефончик.

Андрей взял со стола ручку, достал из кармана сотенную купюру и написал на ней первый пришедший в голову номер.

Лейтенант никуда не позвонил, и утром Спасский со товарищи был благополучно отпущен на свободу. Парни стали торопить Андрея по поводу немедленного возвращения в деревню, но он заупрямился, сославшись на то, что у него есть кое-какие дела в городе. Забрав с собой Митьку, Андрей поехал домой.