Ломка

— Посмотри на меня, папа. Внимательно посмотри на своего сына. Мне девятнадцать лет, но я ни разу не подвёл тебя. Я благодарен тебе за то, что ты воспитал меня, но молодому птенцу пришло время пробовать крылья. Знаешь, для чего ты копил свои капиталы?.. Для того, папа, чтобы на двадцатом году жизни к тебе зашёл сын, и ты не отказал ему, потому что за ним стоят силы, способные сотрясать империи до основания. Не вставай у них на пути, иначе ты погубишь сыновей своих правнуков, и род Спасских придёт в запустение. Ты думаешь, что Бог простил нам цареубийство? Нет, он не простил! В наших с тобой жилах, хоть и разбавленная, но всё ещё течёт кровь захудалого дворянства, примкнувшего к большевикам. Наш прадед Юзеф, достопочтенный польский шляхтич, продал Россию, а нам с тобой её выкупать. Белая эмиграция, спустя 86 лет со дня кровавых событий, никакой ответственности за страну не несёт, потому что древние фамилии — вот всё, что от неё осталось. Мы же с тобой разговариваем на русском языке, и, значит, нам восстанавливать попранную честь замаранных в грязи родов. Гражданская война, развязавшая братоубийственную резню, схрумкала табель о рангах, перемешала в своём поганом рту целые сословия. Чафкая от ненасытности, она проглотила, переварила и извергла из себя тех, кто когда-то гордился тем, что он дворянин; и тех, кто корил судьбу за то, что он крестьянин. Великая Октябрьская Социалистическая Революция удобрила русскую землю человеческим навозом, в перегнивающей жиже которого страна копошилась семьдесят лет, не зная роздыху, наваливая новые кучи на старые… А 41-ый должен был принести России не смерть, а спасение. Страшная, чудовищная трактовка, но это так. Трусливые рабы, загнанные в угол тридцатыми сталинскими, ушли на войну, чтобы за четыре года, ежеминутно сталкиваясь со смертью, вернуться смелыми решительными людьми и выступить единым фронтом против ненавистного диктаторского режима. Только не говори мне, что мы по-пластунски доползли до Берлина, благодаря примостившимся за спинами войнов освободителей заградотрядам. Это ложь! Не говори, что всех сколько-нибудь достойных загнали в лагеря, потому что при демократическом строе недовольны сотни, а при тоталитарном — все. Разве не видели наши солдаты и офицеры, как живут в Европе? Прикрывая грудью друзей от вражеских пуль, они показывали спины, когда горстка негодяев сажала за решётку побывавших в плену; боялись протянуть руку помощи семьям отверженных; устало кряхтели, но подчинялись, когда чекисты врывались в их дома, и целые народы, оставляя нажитое добро, теряя детей, запихивались в вагоны и перевозились за тысячи вёрст на необжитые места. Мы — мужественный, но рабский народ! Это страшно! Это позор! — Голос Андрея достиг высшей степени накала. — И после всего сказанного, папа — я прошу всего лишь двести тысяч вместо того, кто обязан был бы заплатить по счетам, но уже умер.

— Над тобой хочется посмеяться, но на глаза почему-то наворачиваются слёзы. Возьми деньги в сейфе. Как видишь, твой отец вовсе не каменный.

Антон Владимирович увидел, как розовые пачки, перевитые крест-накрест банковской бумагой, стали неряшливо рассовываться сыном по карманам. Он устало улыбнулся и мысленно попрощался с деньгами. Потом Антон подумал, что страна, должно быть, дошла, если молодые люди, игнорируя радости, которые дарует легкомысленная юность, пускаются в невообразимые предприятия, чтобы хоть как-то заглушить муки даже и не своей совести.

— Андрей, ты полагаешь, что ребята, о которых ты говорил — оценят тебя, полюбят за то, что ты хочешь для них сделать?.. Или нет, не так выразился. Будут ли они хотя бы тебя уважать?

— С недавних пор я перестал нуждаться в их уважении, понимании, а тем более любви… Я, папа, Честь имею… До последнего времени я играл по правилам, заставлял себя думать по правилам, не говоря уже о том, что поступал по правилам. Совсем недавно один старик сказал мне, что наступили последние дни. Он, безусловно, не далёк от истины, так как в его словах мне послышалась воля самого Господа, уставшего от нескончаемых распрей между людьми, озлобленного на нас за жутко неверное истолкование свободы, которую Он дал народам… Но я не разочаровался в людях, и Господь теперь подождёт. Он будет наблюдать за тем, чьё подточенное червями сомнений нутро, станет возобновлять законы, записанные первыми христианами со слов самого Богочеловека. Как ты думаешь — это нарушение промысла Божьего?

В глазах отца застыл ужас. Слушая сына, он часто глотал слюну. Казалось, что адамово яблоко, скорее обычного перекатывавшееся по горлу, должно было вырваться из-под кожного покрова и раздробить массивную челюсть отца.

— Ты давно к этому пришёл, Андрей?