Ломоносов

Елизавета приняла оду благосклонно, хотя на самом деле встреча с племянником расстроила ее: разочаровал его бледный вид, дурные манеры и необразованность. Однако выбора у незамужней государыни не было: ей был нужен наследник престола, потомок Петра Великого. Императрица, надеясь на лучшее, решила перевоспитать племянника: наняла ему лучших учителей и воспитателей и окружила заботой. Увы, надежды эти не сбылись: Петр Федорович сразу же возненавидел Россию и все русское. Перемена места жительства и веры у юноши никакого восторга не вызвали: он не хотел быть российским императором. Эта перспектива вселяла в него не гордость, а отчаяние. Он мнил себя узником на троне и доставлял своей царственной тетушке одни только огорчения.

Но в то время все это было еще трудно предсказать. И даже год спустя Ломоносов продолжал уповать:

Творец и царь небес безмерных,
Источник лет, веков отец,
Услыши глас россиян верных
И чисту искренность сердец!
Как если сей предел положен,
Что выше степень невозможен,
Куда делами Петр восшел,
Яви сию щедроту с нами,
Да превзойдет его летами
Наследник имени и дел.

Работа в академии

Работа Академии состояла из чтения лекций, а также создания и обсуждения научных трудов. С осени 1742 года адъюнкту Ломоносову надлежало начать занятия со студентами академического университета. В печатной программе значилось: «Михайло Ломоносов, адъюнкт Академии, руководство в физическую географию, чрез Крафта [56]сочиненное, публично толковать будет. А приватно охотникам наставление давать намерен в химии и истории натуральной о рудах, також обучать в стихотворстве и штиле российского языка».

Несомненно, Ломоносов был рад началу занятий. Наконец-то ему было поручено живое творческое дело, подразумевавшее общение с молодежью и передачу ей знаний. Одно огорчало: часто ученый не мог на словах объяснить некоторые тонкости физики или химии. Требовалось провести наглядный опыт – а сделать это было негде. При Академии были лаборатории для исследований, но они были небольшими, по оснащению сильно уступали тем, к которым Ломоносов привык в Марбурге и Фрейберге, да и чаще всего их занимали маститые профессора.

Ломоносов мечтал о собственной лаборатории, где он мог бы проводить экспериментальные исследования. Тотчас после назначения его адъюнктом он подал рапорт об этом, но получил отказ. Через год, в июне 1743 года, он снова подал рапорт: «Если бы в моей возможности было… на моем коште лабораторию иметь и химические процессы в действо производить, то бы я Академию наук о том утруждать не дерзал».

Но так как личных средств на это явно не хватало, он просил Академию наук учредить «в пристойном месте» химическую лабораторию и прикрепить к ней двух студентов – Степана Крашенинникова [57]и Алексея Протасова [58], которых обязался обучать «химической теории и практике и притом физике и натуральной минеральной истории». Но и на этот раз Ломоносову отказали.

Скандалы

Для профессоров и адъюнктов, не имеющих собственных домов, Академия предоставляла квартиры в купленных или арендованных домах. Именно таким был Бонов дом. Там жили разные люди – в основном дружившие между собой немцы, среди которых русский Ломоносов был в некотором роде чужаком. Он любил выпить и не всегда знал в этом меру. Да и характер у него был не сахар: Ломоносов легко выходил из себя, а вспылив, мог и буянить. Ну а силищей он отличался неимоверной!

Его сосед, садовник Иоганн Штурм, староста василеостровской евангелической церкви, не гнушавшийся и ростовщичеством – он давал деньги в долг под проценты, – как-то сентябрьским вечером закатил шумную пирушку. Ломоносов почему-то решил, что один из его гостей украл у него епанчу. Он зашел к Штурму, и началась перебранка. Разгорячившийся Ломоносов устроил драку. Он «схватя болван, на чем парики вешают», принялся колотить им гостей Штурма, разбил зеркало, а вдобавок еще и порубил двери шпагой.

Штурм побежал «караул звать», а воротившись, «застал гостей своих на улице битых». Выскочила из дома и беременная жена садовника. Пятеро караульных солдат и староста Григорий Шинаев скрутили силача Ломоносова и доставили его в участок. Штурм и его служанка подали жалобы.

Впрочем, Ломоносову тоже досталось изрядно: академический врач Вильде засвидетельствовал, что он «за распухшим коленом вытти из квартиры не может, а особливо для лома грудного сего делать отнюдь не надлежит» [59]– то есть ученому сломали ребра. Врач даже прописал ему лекарства «для отвращения харкания крови».

Но это была не единственная непотребная выходка ученого. В мае 1743 года в Следственную комиссию поступила коллективная жалоба на Ломоносова за подписью одиннадцати академиков и адъюнктов.