Ломоносов. Всероссийский человек

Открытель таинства любовныя нам лиры,
Творец преславныя и мудрыя “Семиры”,
Из мозгу родшейся богини мудрой сын,
Наперсник Буалов, российский наш Расин,
Защитник истины, гонитель злых пороков,
Благий учитель мой, скажи, о Сумароков!
Где рифмы ты берешь? Ты мне не объяснил?

Дальше идет описание автора, бедного стихотворца, который в поисках рифмы бегает “по горнице”, грызя перо.

Когда б мя петиметр увидел в оный час,
Увидел бы, как я по горнице верчуся,
Засыпан табаком, вздыхаю и сержуся!
Что может петиметр смешней сего сыскать,
Который не привык и грамоток писать,
А только новые уборы вымышляет
И ими глупый полк кокеток лишь прельщает?

Пустой светский щеголь, “петиметр” – обычный предмет для сатир той поры. Подобный образ встречается и у Буало, и у Кантемира. Почему же сатира Елагина вызвала бурю? Дело в том, что по тексту рассыпаны были намеки, дающие понять, против кого на самом деле направлены сатирические стрелы. Петиметр, которого высмеивает Елагин, – не кто иной, как Иван Иванович Шувалов. Между прочим, по ходу дела оказывается, что петиметр этот – большой поклонник всего французского, причем не только одежды, причесок, косметики (“Когда б из Франции не завезли помады, погиб бы петиметр, как Троя без Паллады”), но и литературы.

Сбирает речи все, в романах что читал,
Которые Даржанс[91]

для бедности слагал.Немецких авторов не зная презирает,
И в них добра найти отнюдь не уповает…

Елагин и Сумароков сами были ориентированы на французскую литературную традицию (хотя немецкий язык, обязательный к изучению в Шляхетном корпусе, был им знаком лучше). Дело тут состояло не в бытовых вкусах, а во внешнеполитическом курсе. За сатирой Елагина стояли враждебные Шуваловым придворные круги, не желавшие дружбы с Парижем.

Досталось и Ломоносову. По ходу дела иронически поминается “пиит”, который:

‹…› Вписав в свой стих “Россию”,
Любуется, придав ей рифмою “Индию”.

Такая рифма была в одной из ломоносовских од.

Сатира Елагина вызвала множество полемических откликов, авторы которых делали вид, что не понимают, о ком и о чем идет речь.

Скажи, зачем из всех страстей сие избрал
И на безвредную другим лишь ты напал?

Спрашивал один полемист (аноним). Другой (Поповский) утверждал:

‹…› Ты сам птиметром быть желаешь,
Да больше где занять ты денег уж не знаешь…

Сам Шувалов попросил Ломоносова высказать свое мнение о произведении Елагина. Письмо, в котором Ломоносов это делает, представляет собой замечательный пример тонкого издевательства. Объектом насмешки служит не столько Елагин (его-то Ломоносов попросту, без зазрения совести, поносит), сколько Сумароков.

“Сие особливо сожалительно об Александре Петровиче, что он, хотя его похвалить, не зная толку, весьма нелепо выбранил. В первой строчке почитает Елагин за таинство, как делать любовные песни, чего себе А. П. как священнотаиннику[92] приписать не позволит… «Рожденной из мозгу богини сыном», то есть мозговым внуком, не чаю, чтобы А. П. хотел назваться, особливо что нет к тому никакой дороги. Минерва любовных песенок никогда не сочиняла: она – богиня философии, математики и художеств, в которые А. П. как справедливый человек никогда не вклеплется… «Российским Расином» А. П. по справедливости назван, затем что он не только половину его перевел в своих трагедиях по-русски, но и сам себя Расином называть не гнушается…”

Даже общаясь друг с другом, Ломоносов и Шувалов старательно делают вид, будто елагинская сатира, или “эпистола”, не имеет к ним никакого отношения. Впрочем, в первом абзаце Ломоносов спокойно признает, что рифма “Россия – Индия” нехороша, “и потому Елагин врет, будто бы он ей любовался”.

Но, не ограничившись тонкой издевкой в частном письме, Ломоносов (возможно, побуждаемый к тому Шуваловым) решился обрушить на Елагина тяжкую сатирическую дубинку. Его послание начинается так: