Ломоносов. Всероссийский человек

Уже чрез пять часов горела брань сурова,
Сквозь пыль, сквозь пар едва давало солнце луч.
В густой крови кипя, тряслась земля багрова,
И стрелы падали дождевых чаще туч.
Уж поле мертвыми наполнилось широко,
Непрядва, трупами спершись, едва текла.
Различный вид смертей там представляло око,
Различным образом сопряжены тела.
Иной с размаху меч занес на сопостата,
Но прежде прободен, удара не скончал;
Другой, забыв врага, прельщался видом злата,
Но молча на корысть желанную упал.
Иной, от сильного удара убегая,
Стремглав на низ летел и стонет под конем,
Иной пронзен, угас, противника пронзая,
Иной врага поверг и умер сам на нем…

“Тамира и Селим” шла при дворе в исполнении кадетов дважды – 1 декабря 1750-го и 9 декабря 1751 года. Вторая трагедия Ломоносова, “Демофонт”, законченная в ноябре 1751-го и напечатанная отдельным изданием в сентябре 1752 года, сцены не увидела. Во-первых, любительский театр в Шляхетном корпусе прекратил существование (правда, его место вскоре заняла приглашенная из Ярославля труппа Федора Волкова, на основе которой был в 1756 году создан профессиональный “Российский для представления трагедий и комедий театр”; во главе его был поставлен Сумароков). Во-вторых, как предполагает А. В. Западов, в самом сюжете трагедии, описывающей запутанные интриги при дворе фракийских царей (весь сюжет на сей раз – плод чистого ломоносовского вымысла), могли усмотреть намек на недавние события российской истории.

Так или иначе, Елагин спародировал трагедию Ломоносова, вероятно желая тем оказать услугу своему учителю. Три года спустя он выступил еще резче и откровеннее.

В 1753 году по рукам стало ходить стихотворение Елагина, обращенное к Сумарокову:

Ты, которого природа
К просвещению народа
Для стихов произвела,
И прекрасные чертоги,
Где живут парнасски боги,
Мельпомена привела.

Научи, творец “Семиры”[90]

,Где искать мне оной лиры,
Ты которую хвалил?
Покажи тот стих прекрасный,
Вольный склад и вместе ясный,
Что в эпистолах сулил?

Где Мальгерб, тобой почтенный,

Где сей Пиндар несравненный,
Что в эпистолах мы чтем?
Тщетно оды я читаю,
Я его не понимаю
И красы не вижу в нем.

Стихи вызвали всеобще возмущение среди друзей Ломоносова. Поповский ответил Елагину посланием (несохранившимся), в котором сравнивал Ломоносова с Вергилием. Шувалов написал Михайле Васильевичу письмо, полное похвал и резко осуждающее выходку Елагина. Русский Вергилий со спокойным достоинством отвечал русскому Меценату: “Хотя учинить отпор моим врагам, не знаю и весьма сомневаюсь, не больше ли я им благодарить и их хвалить, нежели мстить и уничтожать должен: благодарить за то, что они, во-первых, меня своей хулой хвалят и к большему приращению малой славы моей не пожалели себя определить в зоилы… второе, что они подали вашему превосходительству повод к составлению нынешнего вашего ко мне письма…”

Вероятно, в эти же дни Ломоносов написал одну из самых выразительных своих эпиграмм:

Отмщать завистнику меня вооружают,
Хотя мне от него вреда отнюдь не чают.
Когда зоилова хула мне не вредит,
Могу ли на него за то я быть сердит?
Однако ж осержусь! я встал, ищу обуха;
Уж поднял, я махну! а кто сидит тут? муха!
Как жаль мне для нее напрасного труда.
Бедняжка, ты летай, ты пой: мне нет вреда.

Но вскоре начался новый скандал. По рукам пошла написанная Елагиным сатира “На петиметра и кокеток”, начинающаяся, как и выше процитированные стихи, обращением к Сумарокову.