Ломоносов. Всероссийский человек

В 1757 году возникла мысль заказать Вольтеру, уже написавшему “Историю Карла XII…”, историю Петра Великого, победителя шведского героя. Французский писатель и философ, с 1746 года – почетный член Петербурской академии, не один год добивался этого заказа. Теперь о нем заговорили всерьез. Ломоносов осторожно приветствовал эту идею. “К сему делу, по правде, г. Вольтера никто не может быть способнее, только о двух обстоятельствах несколько подумать должно. Первое, что он человек опасный и подал в отношении высоких персон дурные примеры своего характера[121]. Второе, хотя довольно может он получить от нас записок, однако перевод их на язык, ему знакомый, великого труда и времени требует. ‹…› Ускорение сего дела для престарелых Вольтеровых лет весьма необходимо” (письмо от 2 сентября). Престарелый (63 года) Вольтер прожил еще двадцать с лишним лет и на тринадцать лет пережил самого Ломоносова.

Ломоносову, вероятно, самому хотелось написать историю Петра, но, разрывавшийся между множеством дел, он не готов был взяться за этот труд (тем более что и “Древняя российская история” продвигалась медленно) и ограничился подсобной ролью – но роль эту выполнил на совесть: написал, для сведения Вольтера, историю стрелецких бунтов в начале правления Петра, дважды (в сентябре – октябре 1757-го и в 1760 году) просматривал рукопись Вольтера и поправлял ее. Одновременно свои (очень многочисленные) поправки представил и Миллер.

Поправки, внесенные Ломоносовым в вольтеровскую “Историю Российской империи при Петре Великом”, двух родов. Во-первых, Ломоносов тщательно следит за “Вольтеровыми букашками”, отмечая любую насмешливую и неуважительную, как ему кажется, фразу в адрес Петра и вообще правящей в России династии; он не соглашается с тем, что Петр в детстве боялся воды, а в юности предавался буйным пирам и разврату; его не устраивает слишком мрачное, “поносительное” описание России (“описывает г. Вольтер Лапландию, самоедов, а где многолюдные, плодоносные и наполненные городами княжения и провинции: Ярославская, Тферская, Володимер, Нижний…”); он стремится всюду и везде подчеркнуть заслуги “коренных русских людей”: его беспокоит, что при описании экспедиции Беринга опущено имя Алексея Чирикова, “который был главным и прошел далее”[122]. Все замечания такого рода Вольтер, естественно, просто игнорировал.

Во-вторых, Ломоносов внес немало фактических уточнений. Вольтер воспользовался ими лишь отчасти. Если речь шла о сроке, который Северная Двина покрыта льдом (не девять месяцев, а семь с половиной), или о том, какой по счету дочерью царя Алексея была Софья, он принимал поправки. Но в более важных вещах он проявил упорство – а зря. Основываясь на своих данных, он не поверил Ломоносову, что слово “царь” происходит не от некоего татарского титула, а от “цесаря”, и что лопари – родичи финнов.

С конца 1750-х годов работа Ломоносова-историка постепенно сходит на нет. Впрочем, в эти годы он все меньше работает и как поэт, и как естествоиспытатель. Все его главные силы уходят на организационную и административную деятельность.

7

Участие Ломоносова в управлении академией было перманентным. Без него не обходятся, в частности, дискуссии, связанные с приглашением и назначением новых профессоров. Этой теме посвящена его переписка с Миллером, относящаяся к маю 1754 года. Именно Миллер, в качестве конференц-секретаря, вел переписку с Эйлером, консультировавшим академию по кадровым вопросам.