Ломоносов. Всероссийский человек

Уже к 1759 году многие гимназисты готовы были к “произведению в студенты”, а один (Иван Лепёхин, будущий академик) послан “за море”. Поскольку Эпинус и Бургаве читать лекции отказались, преподавательский штат составили Браун (философия, “включая экспериментальную и теоретическую физику”), Фишер (толкование латинских авторов), Котельников (математика) и Козицкий (красноречие, латынь и греческий язык). Позднее к ним присоединился Румовский. Кроме того, ботаник Гебенштрейт проводил занятия в Ботаническом саду. Этого было явно недостаточно, даже в сравнении с тем, что было при Миллере и Крашенинникове. Но Крашенинникова давно не было в живых, не было и Рихмана; Тредиаковского и Штрубе де Пирмонта[130] отправили в отставку. Академическая старая гвардия уходила, а те, кто приходил на смену, все больше думали о своих частных интересах. Тем более что академическое жалованье уже не обеспечивало безбедной жизни; надо было искать приработок.

Как раз это Ломоносов понимал. Он стремился создать в Петербурге, как и в Москве, университет, который мог бы без перемены своего регламента и статуса работать и в будущие дни, когда студентов станет больше. Разработанный им план включает три факультета (те же, что в Москве). Академикам за преподавание на этих факультетах он собирался вытребовать 200 рублей прибавки к жалованью, сторонним профессорам – 660-рублевый годовой оклад.

Количество студентов Ломоносов думал довести до тридцати (в 1761 году их было семнадцать), гимназистов – до шестидесяти. Как ни странно, даже это казалось некоторым из его коллег чрезмерным. Фишер, к примеру, не мог понять, куда Россия денет такое количество образованных людей (тут сказывался его многолетний опыт – образованными людьми в России в самом деле распоряжались не самым разумным образом). Но он хотя бы не отказывался от чтения лекций, в отличие от своих более молодых коллег!

Однако главным, что заботило Ломоносова, было обретение университетом официального, признанного международного статуса – а для этого важно было провести церемонию его “инавгурации”. Подготовке этой церемонии, детальной разработке ее сценария в 1759–1761-е годы Ломоносов посвящает многие часы. Сначала – публичный экзамен гимназистов старшего класса, потом – “экзамен в градусы” (то есть присвоение званий магистра и доктора) и наконец – “чтение привилегий”.

Составленный им проект этих “привилегий” (по сути – университетского устава) летом 1761 года он многократно возил в Петергоф: документ, чтобы получить законный статус, должен быть подписан государыней. Главное, чего Ломоносов добивался, – “чтобы университет имел власть производить в градусы” (докторскую и магистерскую степени) и “чтобы по генеральной табели назначить почетные ранги и на дворянство дипломы”. Попытался он все же провести свою любимую идею “освобождения от полицейской должности”: “Студентов не водить в полицию, но прямо в Академию”. Наконец, был и такой необычный (но очень характерный) пункт: запретить священникам “ругать науки” в проповедях.

Никто особо не возражал, а дело не двигалось. Елизавета умирала, война с Пруссией продолжалась – в общем, совсем, совсем не до университета было в те дни, и даже Шувалов ничем не мог помочь, хотя Ломоносов наседал на него уже без всяких церемоний: “Ежели вам любезно распространение наук в России, ежели мое к вам усердие не исчезло в памяти, постарайтесь о скором исполнении моих справедливых для пользы отечества прошений”.

Но было поздно… Ломоносов ссорился с Таубертом, настаивая на том, чтобы бывший студент Протасов не задерживался в Голландии для получения докторской степени, а ехал в Петербург, чтобы получить докторский “градус” нового университета при “инавгурации”. Тауберт, должно быть, только пожимал плечами. Он-то понимал: никакой “инавгурации”, скорее всего, не будет, и никто не признает докторскую мантию, данную несуществующим университетом. “Справедливые для пользы отечества прошения” предусматривали и повышение статуса самого Ломоносова, который уже мечтал о звании вице-президента академии и о чине статского советника. Ради этой цели он не стеснялся лишний раз похвалиться своими заслугами, пожаловаться, что иностранцы “перевес имеют” в канцелярии, пообещать, что милость царицы “ободрит его на окончание в один год «Петриады»” и так далее. Может быть, как предполагает Е. В. Анисимов, ломоносовские напор и властность начали пугать “патронов”, и те не торопились содействовать его ходатайствам. Но Шувалов умел, когда хотел, просто говорить “нет” просителям – в том числе и друзьям. Скорее всего, в тогдашней обстановке просто было не до Ломоносова и его амбиций.

Все же за годы ломоносовского начальствования 24 гимназиста были произведены в студенты (в том числе старший сын Рихмана Вильгельм). 2 июня 1764 года Михайло Васильевич, уже смертельно больной, ходатайствовал об отправке за границу семи студентов – Легкого, Шпынева, Горина, Юдина, Иноходцева, Щукина, Кузнецова… Отправили двоих, уже после смерти Михайлы Васильевича. Один из них, Иноходцев, вышел позже в профессора.