Ломоносов. Всероссийский человек

По иронии судьбы, единственное сообщение о похоронах Ломоносова (очень многолюдных, как говорится) содержится в письме одного его давнего неприятеля – другому. “Санкт-Петербургские ведомости”, еще недавно сообщавшие о высочайшем визите ученому, обошли вниманием его смерть. Не принято это было – сообщать в газете о смерти какого-то статского советника, пусть и очень знаменитого. Гораздо важнее были наводнение в Неаполе, мятеж на Корсике или новости из Англии – “герцог Глостерский[140] ‹…› тою же одержим болезнью, от которой прежде сего немог король” (уж не идет ли речь о припадках безумия, которыми король Георг страдал всю свою долгую жизнь и которые под конец перешли в слабоумие?). А вот еще одно сообщение из Лондона – совсем в другом роде: вор забрался на идущий в Америку корабль и был пойман матросами, которые “без суда учинили ему достойное наказание”, а именно “раздели донага, и нагрев смолу в котле, облили оного с головы до ног, потом надели на него его платье и высадили на берег со всей учтивостью…”. Как иногда рифмуются разновременные и разнопространственные “анекдоты”. Где они, те три матроса, попытавшиеся ограбить Ломоносова на Васильевском острове? В следующем номере газеты, за 12 апреля, между делом, как о чем-то маловажном, сообщается о том, что “Ея Императорское Величество по просьбе Его Сиятельства Канцлера и Кавалера графа Воронцова уволила его от всех дел по совершенной слабости здоровья”. Так окончательно уходит с политической сцены один из ломоносовских меценатов. Через два года и его не станет. Впрочем, он еще успеет поставить на свои средства памятник на могиле Ломоносова – знаменитый памятник, сделанный по рисунку Штелина, с им же сочиненной латинской надписью, стоящий и поныне на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры – в так называемом Некрополе XVIII века.

Бюшинг в те же дни писал Миллеру: “Умер советник Ломоносов. Может быть, эта смерть подаст повод к изменению системы Академии, если только она в три года не разрушится вовсе”. Даже те, кто не любил Ломоносова, понимали: ушел большой человек, на котором держалось многое, и, “освободившись” от него, Академия наук может просто развалиться. Но не все враги Михайлы Васильевича у его гроба забыли обиды. Сумароков, увидев бездыханного соперника, вслух сказал: “Угомонился дурак и не может больше шуметь”. “Не советовал бы я вам сказать это ему при жизни”, – сухо оборвал его Штелин. Одиннадцатилетний цесаревич, когда воспитатель Порошин (перед Ломоносовым благоговевший) сообщил ему о постигшем страну горе, ответил: “Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал”. Мальчик, конечно, повторял чужие слова – но от кого-то же он слышал подобное!

Отпеть Ломоносова стихами оказалось почти некому. Только певчий – стихотворец Голеневский написал эпитафию – начало которой даже не лишено поэтической силы:

Здесь Ломоносов спит, но кто его возбудит?
Труба! в последний день, когда на всех вострубит.

Бедный певчий наивно восхищался и талантами, и жизненными успехами своего великого современника:

Он первый, может быть, да и последний будет,
Камена никогда его не позабудет.
Науками любим, трудом обогащен,
В число писателей великих есть вмещен.

Оду на французском языке написал молодой друг и почитатель Ломоносова, граф Андрей Шувалов. Интереснее самой оды предисловие к ней, содержащее краткую биографию Ломоносова и оценку его литературного творчества. Особенно выделяет Шувалов “Письмо о пользе стекла” – “произведение столь же необыкновенное, сколь и философское. Это Гамлет, говорящий стихами, и Свифт, тонко забавляющийся”.

Через несколько дней после смерти Ломоносова Никола Леклерк, домашний врач Разумовского, был принят иностранным почетным членом в академию. В своей благодарственной речи он счел необходимым помянуть и покойного: “То же самое чувство, которое делает меня столь признательным к оказанной вами благосклонности, должно откликнуться и на вашу справедливую горесть. ‹…› Не стало человека, имя которого составит эпоху в летописях человеческого разума, обширного и блестящего гения, обнимавшего и озарявшего вдруг многие отрасли…”