Лондон

Люси и Горацио уже направились обратно на Чаринг-Кросс, но вдруг увидели жену соседа, спешившую к ним от Роял-Мьюз. Ее лицо лоснилось от пота, красное ситцевое платье прилипло к телу. Торопясь к детям, она спугнула стаю голубей.

– Идемте-ка скорее со мной, – бросила она, беря Люси за руку.

Уилла Доггета уложили на постель, и он еще дышал, но Люси, державшая братика за руку, поняла, что ему конец.

В тот душный летний полдень Уилл шел вдоль строившихся новомодных домов у Риджентс-парка. Минуя подмостья, он зачем-то взглянул наверх – как раз вовремя, чтобы увидеть летевшие кирпичи. Их сверзилась целая груда.

Уилл постанывал. Дыхание звучало странно – прерывисто. Он не осознавал присутствия священника, не видел ни Люси, ни Горацио. И к шести вечера был уже мертв.

Лицо у матери Люси посерело. Потерять мужа было ужасно. Женская смертность была высока, так как многие умирали при родах. Но мужчина мог жениться повторно, и детьми занималась новая жена, а как прожить вдове?

Уилла Доггета похоронили на следующий день в общей могиле. Скорбящих оказалось лишь трое. Люси слышала от отца о существовании каких-то других Доггетов, теток или дядек, но те жили далеко, и мать ничего о них не знала. Явился всего один странный, кряжистый тип в бесформенной и старой черной шапке. Молча он дождался, когда с делом покончат, затем подошел и буркнул несколько слов, после чего скрылся. От него пахло рекой, и Люси стало не по себе.

– Кто это? – спросила она у матери.

– Это? – Мать скорчила мину. – Сайлас. Не знаю, откуда он узнал про папу. Я его не звала.

– Он обещал вернуться.

– Надеюсь, что нет.

– А чем он занят? – с любопытством поинтересовалась девочка.

– Не твое дело, – ответила мать.

Так сколько же он стоил? Октябрьским днем, когда Пенни вышел из банка «Мередитс», это вдруг стало важно. А все благодаря прекрасным карим очам и милому голоску с легким шотландским акцентом, принадлежавшим мисс Мэри Форсайт. Вопрос обозначился довольно остро, так как ему предстояло знакомство с ее отцом.

Дела у Юджина шли неплохо. Ему удалось отложить небольшую сумму и перейти к некоторым перспективным вложениям. Рынок зарубежных ссуд разросся, и за последние два года Сити почувствовал себя намного увереннее. Банк «Мередитс» отлично потрудился в Буэнос-Айресе и Бразилии и только что присоединился к огромному мексиканскому синдикату, хотя предусмотрительно отказал в займах Колумбии и Перу. Биржевые маклеры, воодушевленные хлынувшими в Сити денежными потоками, были заняты продажей меньших займовых облигаций и даже сбились в акционерные компании, образовав своего рода флотилию в кильватере большого кредитного корабля. Одним словом, формировался и развивался огромный бычий рынок.[71] Поскольку цены росли, все инвесторы соблюдали благоразумие. А Юджин Пенни, по своему обыкновению играя постоянно, уже заработал больше тысячи фунтов. Но хватит ли этого, гадал он на пороге Королевской биржи, чтобы удовлетворить почтенного Хэмиша Форсайта?

Королевская биржа всегда была шумным местом, но нынче грозила лопнуть. Буквально каждые несколько ярдов этого центра мировой торговли были отведены под отдельное коммерческое направление. Ямайский ряд, Испанский, Норвежский – всюду толпились маклеры, торговавшие акциями всех мыслимых государств. Юджин миновал компанию голландцев, затем американцев и только потом выбрался из пестрой толпы на промежуточный этаж, где было потише. Там, в зале просторном и внушительном, обосновался мистер Форсайт.

Лондонская корпорация «Ллойдс» заслуживала самого серьезного отношения. Старинная кофейня «Ллойдс» давно развилась в искусно управляемое совместное предприятие с высочайшей репутацией. Юджин знал, что страховые брокеры помельче бывали немногим лучше разодетых тележечников и шулеров, но в «Ллойдс» работали люди совершенно другой закалки. В этом мрачном зале, арендованном у биржи, расположился «Судоходный регистр Ллойда». Здешние агенты страховали крупнейшие корабли, действуя через синдикаты вроде тех, которыми пользовались для самых крупных займов банки, и независимо от ценности груза. Их было около ста, и среди них не нашлось бы никого солиднее и принципиальнее, чем суровый человек, что кивком поздоровался с Юджином, хотя и не встал.

Мистера Хэмиша Форсайта сравнивали с шотландским судьей, только что вынесшим приговор. Его пресвитерианские предки были подобны граниту. Но Хэмиш, хотя и не уступал им в строгости, предпочел перенести эти нравы из Божьей Кирхи[72] на лондонский страховой рынок. Его чело, увенчанное редкими седыми прядями, дышало благородством, нос походил на клюв. Время от времени он делал изрядные понюшки табаку, отмечавшие фразы размеренным звучным сопением. Это придавало высказываниям категоричную вескость, внушавшую, что ни один корабль, который застраховал он, не осмелится затонуть.

– Идемте на свежий воздух, – сказал Форсайт.

Проводив Пенни наружу, он дошел с ним до кофейни на Треднидл-стрит и взял ему чашку кофе, как будто сделал одолжение.

– Вы познакомились с моей дочерью, – произнес он.

Пенни признал, что это так.