Лондон

– А может быть, мы и поспеем к Папаше, – хмыкнул Булл.

Через несколько минут они неспешно пролетели над Бэнксайдом и Саутуарком, в общем и целом держа курс на Блэкхит.

– Смотри, вон пивоварня, – толкнул он жену.

Трудно было ее не заметить. Сам процесс производства пива не особенно изменился со времен, когда дама Барникель колдовала над своими чудовищными чанами у гостиницы «Джордж», но масштаб поражал всякое воображение. Пивоваренный завод Булла был огромен. Квадратная труба его котельной возвышалась над крышами Саутуарка. Главное здание, где запаривали солод, а также варили, охлаждали и сбраживали пиво, насчитывало семь этажей, и его большие квадратные окна самодовольно поблескивали в высоких стенах красного кирпича. В ангарах находились старые массивные чаны, в просторных дворах составляли в пирамиды бочонки, ожидавшие отправки, в огромных конюшнях стояли могучие кони для ломовых телег. И всем заправляли Буллы – энергичные, преуспевающие, надежные, как скала.

Шар проплыл над Кэмбервеллом и теперь летел на восток, пока механик не посадил его с ударом вполне умеренным на Блэкхитской пустоши в полумиле от особняка Папаши.

На твердую почву ступила теперь уже счастливая и возбужденная миссис Булл. Она расцеловала мужа и победно изрекла:

– Уверена, мы будем первыми!

Еще один человек отправился в путь пополудни. Покинув район Уайтчепел в лондонском Ист-Энде, одинокая фигура миновала с востока доки Святой Екатерины, куда прибывали чайные клиперы, и направилась вдоль реки к Уоппингу. Там женщина намеревалась пересечь реку и дойти до Блэкхита. Папашу ждал непредвиденный визит.

Если Уэст-Энд расширялся на протяжении двух веков, то развитие Ист-Энда началось позднее. Сразу к востоку от Тауэра раскинулся Доклендс – район доков. Он тянулся вниз по течению через Уоппинг и Лаймхаус туда, где большой изгиб реки образовывал мыс Собачьего острова с просторными бухтами Вест-Индских доков. За чередой доков, начиная с ворот Олдгейт в городской стене, всегда располагались скромные поселения: сперва Спиталфилдс, где собирались гугенотские шелкопрядильщики, далее – Уайтчепел, Степни, Боу и Поплар. Но нынче все они слились в неряшливый и кое-как застроенный пригород, образованный доками, мелкими заводами, потогонными мастерскими и убогими улочками с особой общиной на каждой. В Ист-Энде обычно селились нищие иммигранты. И мало кто из них был беднее последней партии, хлынувшей на улицы Уайтчепела, – ирландцев.

Ирландцы жили в Лондоне всегда. Их община – в основном рабочие – с прошлого века благополучно существовала в трущобах района Сент-Джайлс к западу от Холборна. Но это было ничто по сравнению с волной иммиграции последних семи лет.

Ее причиной, насколько понял ныне западный мир, была нехватка одной-единственной сельскохозяйственной культуры. Ирландцы, многочисленные и жившие довольно плотно на не самых плохих угодьях Европы, бо́льшая часть которых принадлежала отсутствовавшим английским лендлордам, кормились весьма питательным американским корнеплодом – картофелем. Когда после нескольких удачных лет случился неурожай, ирландцы столкнулись с внезапной и ужасной катастрофой. А когда все меры оказались тщетными, перед ними встал суровый выбор: эмигрировать или умереть. И вот начался великий и страшный исход, от которого Ирландии было не оправиться больше полутора веков. Люди потянулись в порты Америки, Австралии, Англии. И в Лондон, конечно. Крупнейшая в Лондоне община обосновалась в Уайтчепеле ради работы в соседних доках. Незваная гостья Папаши как раз шла с улицы, преимущественно населенной ирландцами.

Папаша любил собирать семью. Белая борода и румяное старческое лицо делали его похожим на благодушного монарха. В любую погоду, даже летом, он надевал добротный сюртук и шелковый белый галстук с жемчужной булавкой, а туфли сверкали так, что слепило глаза. Его георгианским особняком в Блэкхите безукоризненно управлял дворецкий со штатом из восьми слуг. Говорили, что доход Папаши составлял десять тысяч фунтов в год. Кроткий и любезный со всеми зятьями, он просил от людей одного – пунктуальности. В противном случае он обдавал опоздавших холодом. Но только дурак не уважил бы тестя с ежегодным десятитысячным доходом.