Лондон

– Ну а я хочу, чтобы ты это бросила, – сказал Генри.

Вайолет помолчала. Какое мучение остаться без мужа и не знать, как реагировать на такую, как она поневоле сочла, дерзость.

– Твой отец очень уважал женское избирательное право, – осторожно заметила Вайолет.

– Это да! – отозвался Генри. – Но разве он разрешил бы тебе бегать по улицам и приставать к премьер-министру?

А вот это было уже чересчур, тем более при других детях.

– Не смей так со мной разговаривать, Генри!

– Слышала бы ты, что говорят о тебе в школе, – буркнул тот.

– Тем хуже для них, – отрезала она. – Надеюсь, тебе понятно, что это правое дело.

– Но так думаешь только ты, – парировал он горько. – Разве нельзя помогать, не попадая в газеты?

– Мне очень жаль, что ты не понимаешь моего морального долга, – с достоинством произнесла она. – Быть может, поймешь с годами.

– Нет, мама, не пойму, – с неменьшей серьезностью произнес Генри.

Он отвернулся, и Вайолет показалось, что между ними внезапно и навсегда порвалась какая-то нить. И вновь она страстно пожелала, чтобы его отец был рядом и разделил ее бремя.

1910 год

Из тех, кто покупал костюмы в Уэст-Энде, лишь редкий человек сознавал, что верхом и низом почти наверняка занимались разные люди. Когда покупатели приходили к Тому Брауну, им выдавали пиджак, сшитый пиджачником; жилет – англичане говорили «жилетка», хотя портные и американские заказчики предпочитали старое слово «жилет»,[80] – жилетником, а брюки – американцы упорно называли их «pants» в честь панталон минувшей эпохи – брючником.

Перси Флеминг был брючником и к настоящему времени стал очень искусным мастером.

– Не знаю, как вы это делаете, – заметил ему на днях мистер Браун, – но за этот год мы не перешили ни одной пары брюк даже на последней примерке.

Его слова могли повторить и в других первоклассных ателье, а потому Перси стал хорошо зарабатывать. И очень кстати, так как собрался жениться.

Они с Дженни не торопили события. Вели себя осторожно, встречались не чаще раза в неделю, он и в дружбе-то первые месяцы сомневался. Но был настырен, и прошлой осенью она как будто оттаяла достаточно, чтобы назначить свидание самой.

– Я никогда не была в зоопарке, – сказала Дженни. – Сходим на следующей неделе?

Но это не помешало ей через месяц сослаться на занятость и не встречаться с ним три недели.

– Форсит и строит недотрогу, – бросил на это Герберт, когда Перси спросил совета.

Но тот сомневался. За ее подчеркнуто беспечным дружеским отношением он угадывал страх.

Перси жил на последнем этаже в доме на холме у Кристалл-Паласа с видом на вокзал Джипси-Хилл и дальше на луга и рощи вокруг предместья Далвич. Спальня была крошечной, зато имелась просторная, светлая мансарда, которую Перси превратил в мастерскую. Он кроил, шил и гладил, временами поглядывая в окно и обозревая Лондон до самых холмов Хайгейта и Хэмпстеда на другой стороне. Далеко, спору нет. Разные миры, сказало бы большинство. Странно, но с материальным прогрессом Викторианской эпохи Лондон все больше разделялся. Обособление зажиточного Уэст-Энда от нищего Ист-Энда восходило к временам Стюартов, однако в последние десятилетия наметился и раскол между севером и югом реки.

Это произошло из-за мостов и железных дорог. Раньше все сообщение осуществлялось по воде. Мост был один, зато работали буквально тысячи лодочников, перевозивших людей в театры, парки развлечений и другие увеселительные места на южном берегу. Однако с появлением мостов в XIX веке лодочники исчезли, и пестрое речное столпотворение тоже постепенно исчезло. Затем возникли железные дороги, и поезда уносили все разраставшееся население дальше и дальше, на север и юг, пока не выплеснули его за самые окраины – Хайгейт на севере и Кристалл-Палас на юге. Старые районы, такие как Бэнксайд и Воксхолл, покрылись сетью железнодорожных путей с вокзалами и станциями метро «Ватерлоо», «Виктория», «Кэннон-стрит», «Лондонский мост». Так два мира медленно разошлись по мере того, как разросся огромный мегаполис. Средний класс и чиновники потянулись из южных пригородов на службу в Сити и Уэст-Энд. В конце же дня поезда стремительно доставляли их домой за много миль. Рабочий люд, хотя для него имелся дешевый тариф, предпочитал жить поближе к местам работы в каком-то из двух миров. И главной разлучницей стала Темза.

Когда дневной свет тускнел и дальние холмы Хэмпстеда приобретали кирпичный оттенок, на Перси накатывала печаль. Ему хотелось к Дженни, сию секунду, видеть ее бледное лицо, ловить ее взгляд, просто быть рядом с ней. Но до этого оставалась неделя, а возможно, две или три.

Они всегда встречались где-нибудь в центре. Однажды Перси предложил прогуляться до Хэмпстед-Хилл, но она помотала головой и твердо ответила: «Нет. Слишком далеко для простой прогулки». И он понял: это явилось избыточным посягательством на ее территорию, намекало на чрезмерный интерес. После этого они встречались только в безопасной нейтральной зоне.