Лондон в огне

Стражник разрезал кожаный шнур, связывавший большие пальцы. Вместе с товарищем они взгромоздили тело на носилки, будто мешок моркови.

— Прикончите его! — подхватил другой прохожий. — Их всех поубивать надо!

Тёрло обернулся через плечо. Его люди уже повернулись в сторону толпы и встали тесной группой, загораживая угол, где лежало тело. Их руки легли на рукоятки массивных сабель.

Впервые я почувствовал, как по моему позвоночнику пробежала дрожь страха. Толпа выросла почти до двадцати человек, большинство собравшихся — молодые мужчины. Чем больше толпа, тем глупее она себя ведет.

Тёрло повернул голову и плюнул в их сторону.

Я посмотрел вниз, на тело. Когда его закинули на носилки, голова свесилась набок. Мне была видна лишь половина лица, и казалось, что убитый отвернулся от меня.

— Люди правы? — спросил я. — Он действительно папист?

— Если и так, то по нему не видно. Это проклятое отребье головой не думает. У них в черепушке ни единой мысли.

Редкие волосы на голове покойного теперь лежали так, что стало видно заднюю часть шеи. Я заметил на коже полоску крови:

— Секундочку, сэр.

Я присел на корточки рядом с носилками и дотронулся пальцами до основания черепа.

— Здесь лучше не задерживаться, — произнес Тёрло. — Пойдемте.

— Он вовсе не утонул. Глядите.

Сзади на шее, у основания черепа, я обнаружил рану. Мужчину убили ножом, и лезвие вошло в мозг снизу вверх. Если кровь и была, ее смыло водой.

— У вас зоркий глаз, сэр, — заметил Тёрло. — А теперь идемте, да поскорее.

Убийца явно знал свое дело, рассудил я, и он воспользовался тем же методом, что и человек, расправившийся с Лейном. И опять связанные большие пальцы. Я заметил кое-что еще — ряд из четырех булавок, воткнутых в воротник камзола так глубоко, что видны были только головки.

Тёрло глядел на толпу. Наконец терпение у него лопнуло.

— Оставайтесь здесь сколько хотите, сэр, на свой страх и риск. Вы двое, возьмитесь за дроги спереди, а остальные — сзади. Мы спускаемся на пристань.

Пока мы переходили через мост, шли к пристани и грузили носилки на баржу, никто не произнес ни слова. Зеваки держались в стороне. Как только мы пересекли мост, они по одному отстали.

Мы с Тёрло сели на корме под навесом.

— Прошу прощения, сэр, — проговорил он. — Но когда собирается толпа, наступает момент, после которого надо уходить, иначе дело кончится дракой.

— Вы правы, — согласился я. — Нет смысла с ними препираться. — Гребцы вывели баржу из гавани. — Жаль, что мы не знаем, кто он, — продолжил я. — Наверняка у него здесь есть знакомые.

— Очень даже знаем.

Солдаты с носилками разворачивались, и баржа чуть качнулась.

— Как так?

— Все написано у меня в отчете, — произнес Тёрло с таким видом, будто я виноват в том, что мне этот документ не показывали. — В Библии указано имя. Чернила расплылись, но буквы разобрать можно: Джеремайя Снейд.

Снейд. Фамилия показалась мне смутно знакомой, причем искать следовало где-то среди моих детских воспоминаний.

— О связанных пальцах вы тоже упомянули в отчете? — вдруг насторожившись, спросил я.

— Ну разумеется.

— Кому вы доложили о трупе?

— Своему капитану. А потом меня вызвал господин Уильямсон.

Глава 15

К тому времени как я вернулся в Челси, в нашу комнату на ферме Ральстонов, уже стемнело. Ночи постепенно удлинялись, и неудобства жизни вдали от Лондона становились все более ощутимы. На дорогах опасно. После наступления темноты лодочники не решаются заплывать так далеко вверх по течению. А те, что посмелее, требуют соответствующей платы за свою храбрость.

Бо́льшая часть дня ушла на то, чтобы доставить тело в Уайтхолл и поместить его в подвале Скотленд-Ярда. Будь Уильямсон на месте, когда наша баржа причалила возле Уайтхолла, мы бы управились раза в два быстрее.

В Челси отец дремал у кухонного очага.

Госпожа Ральстон кивнула в его сторону:

— Он сегодня не в себе.

Я пожал плечами. Батюшка уже больше пяти лет как не в себе.

— Только посмотрите, как он дергается. Вдобавок весь день трещал без умолку как сорока.

— Он стар, госпожа. Без сомнения, нас когда-нибудь постигнет та же судьба. Если нам повезет дожить до его лет.

— Некоторое время назад он плакал. Господин Ральстон говорит, у него из-за этих рыданий даже аппетит пропал.

— Печально слышать, — произнес я.

— А еще он все рассказывал о том, как шел в Уайтхолл вместе с вами. Говорил, это было зимой, когда Темза замерзла.

«О нет, — пронеслось у меня в голове. — Только не это».

— Кто-то плакал навзрыд, говорил старик, и от этого вы тоже расплакались.

«Да, — подумал я. — Этого дня мне не забыть». Я будто снова стал ребенком. Отец вел меня за руку, и мы шли к Уайтхоллу. Серое небо казалось пятнистым, будто кусок залежалого мяса на прилавке у мясника. Было тихо — помню только жалобные крики чаек, звуки шагов, позвякивание сбруи и низкие рокочущие голоса, напоминавшие далекие раскаты грома.

— И все это время старик прямо-таки захлебывался от рыданий, — продолжила госпожа Ральстон. — В приличном доме подобные вещи создают определенные неудобства.