Лондонские поля

Кит по-прежнему пребывал вне поля ее зрения, но присутствия его нельзя было не заметить. Как обонятельный нервный центр этого закутка или норы, Кит вряд ли мог быть не замечен. Оставаясь в дальней части квартиры, он, тем не менее, был всего лишь в нескольких футах. Кит был очень близко. Николь слышала хлопок вскрываемой пивной банки, щелканье зажигалки, ругательство в свой адрес, яростные вздохи и такие же затяжки. Затем — бесчеловечную враждебность его икот и отрыжек… Пора было выманить его наружу. Пора, потому что находиться в этой кухоньке было невыносимо — невыносимо до изумления, невыразимо невыносимо, даже для столь опытной специалистки по клоакам, какой была она. Ощущение было такое, словно она оказалась в Нигерии. В Нигерии, и притом заточенной в Нигерии, и не на фоне засухи или голода, а посреди промышленной катастрофы, вызванной алчностью. Что могла она сделать с окружающим страданием? Решать это предоставлялось лишь ей самой. Разговор обернулся обоюдной пыткой. Она сказала:

— Только у вас нет для этого денег, так ведь? Вам просто не хватает денег. Вы что, дурно обращаетесь со своим ребенком, а, миссис Талант?

— Эй!

Какое-то время они молча ждали.

И вот появился Кит — вырисовался, огромный, на кухне, всю ее заполнив собою. Он не был настолько уж большим, но здесь выглядел настоящим великаном. Встретившись с нею глазами, он мрачно умолк. Из глубин его коричневого халата поднялся и разлился по лицу желтоватый жар то ли стыда, то ли ярости, то ли и того, и другого разом.

— Прошу прощения, — сказала Николь с некоторой надменностью, — но мне кажется, что в подобных условиях человек просто поневоле начинает испытывать ненависть к самому себе. И никуда от этого не деться. Без ненависти к самим себе вы бы и пяти минут не протянули.

— Эй, — сказал Кит. — Эй. Ты. Вали-ка ты отсюда, мать-перемать.

Кэт медленно повернулась к мужу, глядя на него так, словно он был чудо-целителем, словно он был чудо-священником. Затем снова обернулась к Николь и сказала:

— Вот именно. Забота? Что за заботу можно получить от государства? Или от кого-то вроде вас, для которой это всего лишь хобби или что-то вроде? Убирайтесь.

— Выдай, выдай ей, Кэт, — негромко сказал Кит.

— Убирайтесь, вы, старая ведьма. Убирайтесь. Злобная тварь.

— Что ж, как я уже говорила, — сказала Николь, собираясь с духом и глядя прямо в заносчиво-злобную ухмылку Кита, расцветшую в нескольких дюймах от ее глаз, — весь вопрос от начала до конца упирается в деньги.

Покачивая бедрами, она вышла в общий коридор. Дверь яростно толкнули изнутри, после чего она издала болезненный скрип, а затем почти бесшумно закрылась. Николь обнаружила, что задыхается, изо всех сил хватая ртом воздух. Так, теперь обратно и приготовиться к приходу Кита. Повернувшись, она услышала голоса, доносившиеся из игрушечного домика.

— Злюка. Настоящая злюка.

— Они, девочка моя, не смеют тебя трогать. Ты — это ты. Никогда об этом не забывай. Ты, девочка, — это ты. Ты — это ты.

Так что когда он нажал на ее звонок, когда он, откашлявшись, что-то буркнул, а потом взбежал, вихляясь, по последнему пролету лестницы, Николь готова была к этой встрече в верхах, готова была повернуть все вновь разбуженные виды энергии в нужное ей русло. Она прибегла к насилию в отношении Кита, но не хотела, чтобы насилие было применено к ней самой, пока не хотела. Ей нужно было, чтобы его насилие было пока насильственно закупорено. И все, что для этого требовалось, у нее было: она располагала деньгами. К тому же до любого простака или недотепы дошло бы, что она собиралась призвать на помощь и весьма значительную смену курса в сексуальной области. Подумав об этом, Николь сделала резкий вдох и обняла себя за плечи, из-за чего вся вздыбилась — вздыбились даже ее груди. Любовью такого не добиться. (Да Кит к этому типу и не принадлежал.) Не добиться этого и сексом в чистом виде. Даже сексом Николь Сикс, мощь которого иногда поражала даже ее саму: все эти угрозы, непомерные оброки (деньги, женитьба), скулеж, хныканье, разрывы и выяснения отношений, оскаленные зубы, так по-дикарски выпирающие шейные сухожилия…

Кит вошел. Николь стояла у стола и в свете бра — в комнате уже стемнело — пересчитывала деньги. На ней была черная, откровенно вульгарная ночная рубашка. Распустив волосы, выставив на треть обе груди, не допуская и тени улыбки на озабоченное лицо, она надеялась, что напоминает какую-нибудь мадам из Монако после тяжелой недели на первом году частичного удаления от дел — или что-нибудь наподобие, что можно увидеть по ТВ. Она сняла свои темные очки и глядела на него, стоящего в тени. Он, в свой черед, смотрел в сторону света. Их силовые поля бесшумно соприкоснулись. И прозвучало вот что: