Лондонские сочинители

Лодка еще не коснулась берега, но оттуда уже тянуло крепким запахом рыболовных снастей, гниющего дерева и дегтя, которым смолят лодки. Мэри смотрела во все глаза. Чем ближе они подплывали к южному берегу Темзы, тем виднее становилось, как текущая на реке, в прибрежных сарайчиках и под лодочными навесами жизнь выплескивается в узкие улочки города. Лодка подплыла к причалу Парижской лестницы, и Гиггз, ни к кому не обращаясь, крикнул: «Эй-эй-эй!» Затем, набросив канат на железную тумбу, подтянул суденышко к маленькому деревянному настилу. Мэри с готовностью ступила на него. Пока Уильям выдавал лодочнику шестипенсовик, Мэри уже зашла в ближний переулок, где по булыжной мостовой струился грязный поток.

– Вон там была яма, в которой держали медведей, – сообщил подошедший Уильям. – Зрителям в «Глобусе» прекрасно был слышен их рев. Его называли «медвежьим песнопением».

– Здесь и теперь очень шумно.

– Прибрежные жители славятся горластостью. Она у них в крови.

– Мне кажется, в жилах у них не кровь, а речная вода.

– Вполне возможно.

Они направились к переулку Стар-Шу-элли; Уильям чувствовал, что настроение у Мэри приподнятое.

– Нет, не одна только вода, – сказала она. – Я слышу запах сушеного хмеля.

Юго-восточный ветер доносил с пивоварни «Анкор» пьянящий аромат.

– В южных предместьях Лондона, Мэри, чем только не пахнет. Недаром ведь с незапамятных времен сюда ходили и ездили за удовольствиями. А есть ли большее удовольствие, чем кружка пива?

– Боюсь, Чарльз охотно с вами согласился бы.

– Боитесь? Бояться тут нечего.

Мэри вдруг почувствовала, что Уильям с трудом сдерживает возбуждение.

– Я должен вам кое-что сказать, – не выдержал он.

– Что же?

– Только никому пока не говорите. – На миг он смолк в нерешительности. – Я откопал… отыскал новую пьесу. Ее считали потерянной навсегда, а она, однако ж, нашлась.

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что вы такое сказали…

– Среди прочих документов я обнаружил пьесу Шекспира. Всю. Целиком.

Они пересекли Стар-Шу-элли; у дома с красными ставнями стояли, привалившись к дверным косякам, две женщины. Уильям даже бровью не повел, но Мэри обернулась и посмотрела на них с изумлением.

– Пьеса называется «Вортигерн», – продолжал он.

– Был вроде бы такой король…

– Да, в древности правил Британией. Но неужели вы не понимаете главного, Мэри? Это новая пьеса Шекспира. Первая за двести лет. Событие величайшего значения. Просто невероятное.

Мэри вдруг застыла на мостовой.

– Да я еще не в силах это осознать. Оценить по достоинству. Уж простите великодушно.

– Она ничем не уступает «Лиру» или «Макбету». – Уильям остановился рядом. – Так мне, во всяком случае, кажется. Пойдемте. А то на нас уже обращают внимание.

К ним, протягивая ладошки, направлялось несколько босоногих, одетых в лохмотья ребятишек.

Мэри с Уильямом повернули к Джордж-Террас – коротенькому ряду почти разваливающихся домов. Некоторые окна были забиты досками, весь переулок пропах нечистотами.

– Я хотел бы показать ее вам, вам – первой, Мэри. Прежде всех прочих. Даже отец о ней не знает.

– Мне было бы страшно прикоснуться к ней, Уильям, а вдруг…

– …вдруг она в ваших руках рассыплется в прах? Не тревожьтесь. Я ее собственноручно переписал.

– Прочту непременно. Но вы ведь не станете ее долго скрывать?

– Конечно же нет. Ее должен прочесть весь мир. И ее непременно надо поставить в театре. – Уильям посмотрел на реку. – Мой отец знаком с мистером Шериданом; я возлагаю надежды на театр «Друри-Лейн».

– Прежде вы мистера Шеридана никогда не упоминали.

– Разве? – Он засмеялся. – Я полагал, мой отец рассказывал вам о нем во всех подробностях. Это его конек Вот мы и пришли. – Миновав ряд развалюх, они остановились. – Если мистер Малоун не ошибся в расчетах, именно здесь находился самый первый «Глобус». Он имел форму многоугольника. А тут была сцена.

Уильям подошел к деревянному навесу, под которым кучей громоздились белые мешки – то ли с мукой, то ли с сахаром. Праздно стоявший возле навеса парень с глиняной трубкой в зубах буркнул:

– Чего надо?

– Ничего. Любуюсь пейзажем.

Парень вынул трубку изо рта и с подозрением оглядел незнакомца.

– Стоит мне свистнуть, и сюда явится мой папаша.

– В том нет никакой надобности. Ни малейшей. – Уильям вернулся к Мэри. – Здесь был двор, яма, в которой стояли зрители. Вы ведь знаете происхождение слова «партер». «На земле». Стало быть, тут, на земле, они и стояли – ниже актеров.

– Ну, это уж вы сочиняете.

– Ничуть. Так оно и было. А вокруг поднимались вверх ярусы. Публика грызла орехи, пила пиво, ела жаренных на вертеле дроздов. Перед началом спектакля трижды трубили трубы, затем, весь в черном, появлялся актер, читавший пролог. Он стоял бы вон там, – Уильям указал на парня с трубкой. – И я, разумеется, тоже. А может быть, мы с ним вместе смотрели бы «Вортигерна». Все здесь так и дышит неподвластным уму колдовским очарованием, – продолжал он; глаза его сверкали. – Объяснить магию этого места невозможно. «Глобус», Мэри, по-прежнему здесь. Неужто не видите? Он все еще заполняет собой это пространство.