«Лонгхольмский сиделец» и другие…

Единственной отдушиной в атмосфере всеобщего уныния, наступившего в штабе, стало для Баташова письмо Аристарха, доставленное вечерней почтой. Сын после излечения в госпитале и отпуска, проведенного с молодой женой в их Белгородском имении, стоял на перепутье. О своем втором ранении, полученном во время очередного партизанского рейда, он не писал. Об этом Баташов узнал чисто случайно, просматривая «Русский инвалид». В небольшой заметке с Юго-Западного фронта говорилось о блистательно проведенном в глубоком тылу неприятеля партизанском рейде, в результате которого была уничтожена вражеская тяжелая артиллерийская батарея, которая периодически обстреливала позиции кавалерийской дивизии, разрушая даже трехнакатные землянки и конюшни. За свои подвиги командир партизанского кавалерийского отряда штаб-ротмистр Аристарх Б. представлен к высокой награде. Сопоставив местность, где проводился рейд, а также имя и инициалы, Баташов сразу же понял, что герой этот не кто иной, как его сын. Позвонив своему коллеге по Юго-Западному фронту генералу Дитерихсу, он узнал подробности. Оказалось, что Аристарх выполнял особое задание генерал-квартирмейстера по уничтожению разведывательно-диверсионной группы, которая перед засылкой в тыл войск Юго-Западного фронта проходила подготовку в горном приднестровском селении, затерянном в Прикарпатье. После выполнения основного задания, партизаны обнаружили позиции дальнобойной артиллерии и внезапной атакой уничтожили артиллеристов и повредили все пушки…

– Я дважды хотел известить вас о ранении сына, но он просил меня не говорить вам об этом, пока не вылечится, – оправдывался Дитерихс, – о матери уж очень беспокоился. После излечения накануне отпуска я долго беседовал с вашим сыном и сделал заманчивое предложение. Но не буду раньше времени об этом говорить. Думаю, что прежде, чем принять решение, он посоветуется с вами.

Вскоре после этого разговора Баташову и пришло письмо, в котором сын извинялся за свое молчание и просил совета, как быть дальше. После ранения, вторично связанного с ногами, доктора единогласно запретили ему возвращаться в кавалерию и порекомендовали перейти в штаб. «…Ваш коллега, – писал дальше сын, – предложил мне надеть „голубую форму“, и продолжать ведомое вам дело в штабе фронта. Идея стать исключительно „начальником шпионов“, несмотря на то что это и ваша служба, вызывает у меня какую-то внутреннюю неприязнь. Прости меня, рара, но я привык видеть за собой своих гусар и вместе с ними встречать победу или смерть. Если бы не ранения, я бы ни за что не променял свою походную гусарскую жизнь на штабную. За вами родительский совет, за мной – последнее слово, которое, несомненно, может изменить всю мою жизнь…»

Баташов знал Дитерихса еще полковником, когда тот был генерал-квартирмейстером третьей армии Юго-Западного фронта. Их сдружила единая цель в то время, когда они были привлечены Ставкой к работе над «Наставлением по контрразведке в военное время». Правда, не все их предложения и пожелания нашли отражение в документе, подписанном великим князем Николаем Николаевичем. И когда Баташов во время очередного совещания в Ставке начал настаивать над внесением необходимых изменений уже в новое Наставление, единственным человеком, кто его поддержал, был Дитерихс, ставший к этому времени уже генерал-квартирмейстером Юго-Западного фронта. Именно поэтому, прекрасно зная этого человека, как профессионала и истинного монархиста, Баташов был спокоен за судьбу Аристарха, если тот решит разделить его судьбу. Лучшего наставника для сына генерал и не желал. В своем ответном письме он не стал давать сыну советы, а просто поведал о том, как сам стал «начальников шпионов»:

«Когда мне предложили служить в разведке, – написал в ответном письме Баташов, – я, верный офицерским традициям, выразил сомнение, на что известный тебе генерал-кватирмейстер, сподвижник Скобелева, сказал простые и мудрые слова: „Помните, штабс-капитан: долг каждого солдата – жертвовать ради Отечества самым дорогим, что у него есть, то есть собственной жизнью. Однако поставить на кон свою честь иногда бывает потруднее, чем умереть. Идите, и чтобы завтра ваш рапорт о переводе в генерал-квартирмейстерскую службу был у меня на столе!“

Я вышел из кабинета генерала, полный горестных дум. Фраза „поставить на кон свою честь“ не выходила у меня из головы. Что скажут друзья и коллеги, узнав, что я вскоре стану якшаться со всякими там филерами и шпионами, любыми доступными и недоступными средствами добывать необходимые сведения о противнике? Отвернутся от меня? Не подадут больше руки?