Лорд Байрон. Заложник страсти

Она вздохнула, вспыхнула, смутилась,
Шепнула: «Ни за что!» – и… согласилась!

(Перевод Т. Гнедич

)

Посвящение современным поэтам родилось после того, как Байрон от своего соотечественника узнал, что лауреат (то есть придворный поэт. – Л.М.) Роберт Саути распространяет о нем слухи. Чувствительный и подозрительный ко всему, что говорилось о нем в Англии, Байрон с негодованием написал Хобхаусу:

«Два года назад, вернувшись из Швейцарии, этот сукин сын заявил, что мы с Шелли создали Общество инцеста и всячески проповедовали свои принципы. Этот негодяй лгал, потому что они не были сестрами… И он солгал еще в одном: между нами не было никакой связи, я всего лишь был едва знаком с мисс К.».

Оттого что посвящение было написано остроумно и весело, оно не становилось менее горьким. Байрон фамильярно отзывался о «Бобе Саути» как об «эпическом отступнике» и клеймил всех представителей «озерной школы» за их верность идеалам тори. Байрон насмехался над «Литературной биографией» Кольриджа, который «объяснял народу метафизику, но лучше бы объяснил свою теорию».

Саути был для Байрона еретиком, защитником королей и тиранов, достойным стать наравне с «интеллектуальным евнухом Каслреем». Звание Саути «лауреат» Байрон зарифмовал с «продажным и презренным Искариотом». Поэт добавил: «Сомневаюсь, что «лауреат» и «Искариот» – хорошая рифма…»

Тем временем Маргарита Коньи, «La Fornarina» или жена булочника, поселилась в качестве домоправительницы во дворце Мосениго, где железной рукой управляла слугами и уменьшила расходы вдвое. Хвастаясь Муру своей свирепой венецианской возлюбленной, с «лицом как у Фаустины и фигурой Юноны, высокой и деятельной, как пифия, со сверкающими глазами и рассыпавшимися по плечам в лунном свете волосами, одной из тех женщин, которые способны на все», Байрон писал: «Уверен, если я вложу ей в руку кинжал, она вонзит его туда, куда я ей скажу, и даже в меня, если я нанесу ей оскорбление. Мне нравятся такие животные, и могу с уверенностью сказать, что всем другим женщинам предпочитаю Медею».

Но через некоторое время Маргарита стала неуправляемой. Байрон писал Меррею: «…если я начинаю сердиться, она всегда рассмешит меня какой-нибудь деревенской шуткой. Цыганка знает об этом и осознает свою способность убеждать, причем все ей удается успешно, как и всем женщинам…» Байрон говорил, что Маргарита была красива «в своем фацциоло, платье, которое носят представительницы низших классов, но, увы, мечтала о шляпке и перьях… Я бросил шляпку в огонь, однако мне надоело сжигать ее наряды, с такой быстротой она их покупала, поэтому она вскоре добилась своего». Однажды когда Байрон направился в Лидо и попал в шторм, то по возвращении обнаружил Маргариту «на ступенях дворца Мосениго на Большом канале. В ее больших черных глазах сверкали слезы, а черные мокрые волосы разметались по плечам… Ее радость при виде меня была смешана с яростью и напомнила мне о тигрице над своими детенышами».

Когда наконец Байрон сказал Маргарите, что она должна вернуться домой, она угрожала ему кинжалом и страшной местью и, вернувшись на следующий день, слегка порезала ему руку. Он приказал своим гребцам доставить ее домой, но она бросилась в воду, так что пришлось спасать ее и нести в дом. Наконец она поняла, что Байрон хочет избавиться от нее, и ушла сама.

Байрон надолго сохранил воспоминания о Маргарите и думал о ней больше, чем о других своих венецианских возлюбленных. «Забыл сказать, – писал он Меррею на следующий год, – что она была очень набожна и всегда крестилась, заслышав колокольный звон. Порой это совсем не вязалось с тем, чем она была занята в данный миг… Однажды, когда она побила кого-то из слуг и очень рассердила меня, я назвал ее коровой (в Италии это страшное оскорбление). Итак, я назвал ее «vacca». Она обернулась, сделала реверанс и ответила: «Vacca tua, Celenza (Eccelenza)», то есть «Ваша корова, если так будет угодно вашей светлости». Она была, как я уже упоминал, очень хорошим существом со многими прекрасными и забавными качествами, но свирепая и дикая, словно демон. Она часто хвасталась своим воздействием на меня и приписывала это своим физическим и нравственным качествам, которые отдавали должное ее личности, но никак не скромности».

В октябре Мэри и Шелли вернулись в Венецию и с тяжелым сердцем оставили Аллегру у Хоппнеров, которые удостоили их отборными сплетнями о поведении Байрона и подробностями его скандальных любовных похождений. Шелли написал своему другу Пикоку, что Байрон знается с самыми презренными женщинами, «которых гондольеры подбирают на улицах. Он позволяет отцам и матерям предлагать ему своих дочерей… Говорит, что не одобряет этого, но мирится».