Лорд Байрон. Заложник страсти

Однако на столь отчаянный поступок Байрона подталкивали более личные переживания. Мечта о славе и героическом подвиге, жившая в нем с юношеских лет в Хэрроу и Кембридже, смешивалась с мечтой об идеальной любви, которую он постоянно искал и не мог найти, а если и находил, то прекрасная мечта рушилась при первом соприкосновении с реальностью. Пределом этих блестящих мечтаний было воспоминание о преданном кембриджском хористе Эдлстоне, чью прядь волос Байрон по-прежнему носил в медальоне. Некоторым образом рано умерший Эдлстон приблизился к мечте об идеальной любви больше, чем все женщины, которых знал Байрон. Вероятно, об Эдлстоне ему напомнил темноглазый красивый паж Лукас. Но теперь увлечение Байрона сопровождалось совершенно новым разочарованием: очевидным равнодушием к его чувству. Это был горький упрек, напомнивший ему о том, что он действительно «долгий срок в земной юдоли прожил», и теперь классическая красота бледного лица, перед которой не могли устоять женщины и мужчины, перестала привлекать. Волосы седели и выпадали, зубы шатались, лицо стало рыхлым и дряблым. Было грустно и горько осознавать, что мальчик, которого он осыпал дорогими подарками, не отвечал ему привязанностью или благодарностью[35].

Байрон не мог обсуждать эту тему в кругу друзей и не поверял своего разочарования письмам и самым близким знакомым. В канун своего тридцатишестилетия он вновь обратился к стихам, изливая в них свою боль:

Должно бы сердце стать глухим
И чувства прежние забыть,
Но, пусть никем я не любим,
Хочу любить!

(Перевод Игн. Ивановского

)

Байрон сумел переправить четырех турецких пленников на турецкий корабль с помощью нейтрального (британского. – Л.М.) судна и одновременно послал письмо Юссуф-паше, турецкому командиру в Патрах, умоляя его «обращаться с греками, которые могут попасть в его руки, со всей гуманностью, в особенности потому, что ужасы войны и без того велики, чтобы еще усугублять их человеческой жестокостью».

26 января капитан Йорк с английского брига «Стремительный» сошел на берег с двумя офицерами, чтобы потребовать от греков объяснений по поводу захвата нейтральной ионической шлюпки. Байрон сердечно встретил британских офицеров, которые нашли его веселым и энергичным. Корабельный хирург Джеймс Форрестер обратил внимание на скудную обстановку и странных жителей дома Байрона. Коридор был полон «майнотами (сулиотами? – Л.М.) и другими солдатами, вооруженными до зубов». Тита с кустистой бородой и при полном параде проводил гостей в дом. Им прислуживал паж Байрона Лукас, «молодой грек в одежде албанца или майота с красивыми пистолетами за поясом». Байрон «так беззаботно болтал, что было трудно представить, что он когда-то писал о серьезных вещах». После обеда гости развлекались стрельбой по бутылкам. С двадцати шагов Байрон сбивал горлышко бутылки размером не больше обручального кольца. «Такая меткость была поразительна, – заметил Форрестер, – если учесть, что его рука тряслась, словно в приступе лихорадки…» После каждого выстрела ньюфаундленд Лев приносил бутылку. Форрестер заметил, что у Байрона были усы «льняного цвета». И в этот последний год жизни поэта он также обратил внимание на «его легкий шотландский акцент».

29-го числа турецкая эскадрилья вернулась в залив, но греческие суда бесследно исчезли, отправившись домой, вместо своего обещания охранять Миссолонги после того, как солдатам заплатят. Возникли новые неприятности. Сулиоты не хотели подчиняться единому командованию. Байрон скоро понял, что под его началом находится целая армия. Пока у него были деньги и желание их тратить, ни Маврокордатос, ни губернатор города, ни глава племени, ни даже богачи вроде Сторнариса, с его пятью тысячами голов скота, не хотели помогать общему делу.

Байрон также узнал, что, хотя он должен был собрать пять сотен сулиотов, но по турецкому обычаю от него ожидали обеспечения двадцати сотен человек, потому что сюда входили члены семей сулиотов, а также их домашний скот. Сулиоты не выполняли обещания покинуть дворец, отведенный для нужд Пэрри. Он и военные запасы могли прибыть в любую минуту, и Байрон пошел на отчаянный шаг. Он использовал самый эффективный довод. По словам Стэнхоупа, «он сказал им, что, если они немедленно не покинут дворец, он не возьмет их на службу. Сулиоты уважают лорда Байрона и его деньги, поэтому они согласились».

Среди тревог и волнений Байрон находил время для ежедневных прогулок верхом. Из-за постоянных дождей улицы стали почти непроходимыми, а ворота среди укреплений, ведущие на материк, были залеплены грязью. Байрон нанял мальчика с лодкой, чтобы переправляться через лагуну туда, где были лошади. В миле от города Байрон мог скакать галопом.