Лорд и егерь

«Но ты должна помнить какие-то еще даты, свои женские сроки, месячные и так далее, женщины всегда могут рассчитать, от кого на самом-то деле».

«Мой милый Фелициан. Ты, возможно, и штудировал Талмуд по вопросам беременности, но уверяю тебя, что бывают такие ситуации, когда сам Синедрион не мог бы решить, что творится в женской утробе, когда она открывает границы для двух диаспор одновременно».

«Ты хочешь сказать, для диаспоры и ссылки. Я был в ту ночь в диаспоре. Виктор был в ссылке».

«Вот эта твоя реплика отчасти и объясняет, почему я и сделала аборт. Потому что мы неспособны иметь детей, неспособны стать родителями: для нас дети — это доказательство чего-то еще, аргумент в споре о чем-то третьем».

«Или о ком-то третьем», — вмешался доктор Генони, все это время внимательно слушавший и делавший заметки у себя в блокноте.

«Почему вы не хотите признать, что в действительности вы имеете в виду, когда столь небрежно рассуждаете про то, кто с кем случайно переспал. Вы же хотите доказать что-то Феликсу? Доказать, что он не настолько всеведущ, как он воображает? Уж если вы стали выкладывать всю правду», — сказал он, не обращая внимания на недовольно-удивленный взгляд Сильвы, — «почему вам не пойти до конца и не сказать, кто, кроме Виктора, был действительно замешан в этой истории о случайных связях и непредсказуемости отцовства».

«Вы хотите сказать, был еще и третий? Сильва, что он хочет сказать?» — усмехнулся Феликс.

«Человек не замечает самых очевидных вещей. То, что лежит на самом видном месте, взгляд игнорирует. Очевидное, банальное нам чуждо. Сложное понятней нам. И так далее. Помните? Вы же сами рассказывали мне в подробностях на предыдущем сеансе», — подсказывал ему, как на уроке, доктор.

«Вы имеете в виду историю про Авестина, как он прятал спички от санитарки в психушке? Положив их на самое видное, самое очевидное место?» — Феликс постепенно догадывался, к чему клонит его собеседник.

«А кто рассказывал историю?»

«Мигулин. Совершенно гениальный рассказ про то, как Авестин ставил Пиранделло в психбольнице, где все актеры оказались отце- и детоубийцами. Одну секундочку. Это было — погодите, — это было лет десять назад? Или даже больше? Откуда вы знаете про эту ночь? Разве я рассказывал вам про это? Или Виктор?» — Феликс стер ладонью несуществующий пот со лба. «Была страшная жара, и мы слишком много пили, слишком много говорили в те годы, и я сбегал за водкой — нам не хватило водки, — я побежал в магазин: истории Мигулина про ЛТПБ — это, можно сказать, фольклорная классика нашей компании, я эти истории знаю наизусть, поэтому и побежал за водкой, пока Сильва слушала… Впрочем, она тоже эти истории знает наизусть, ведь она с Мигулиным знакома чуть ли не раньше меня… то есть, что вы хотите сказать? Сильва, что он хочет сказать?»

«Ну да, да. Переспала я с ним тогда». Слабая улыбка промелькнула у нее на губах. «Мне было его жалко. Я знала, что ему это нужно. Он уже старый человек. Он так редко выходил из дома. Для Мигулина это было — физическое отравление, что ли, физиологическая необходимость, как лекарство, как болеутоляющее, и я ему это лекарство обеспечила, чего в этом страшного?»

«Да нет, ничего, наверное, страшного», — забормотал Феликс, потирая лоб, — «просто ты начала говорить про аборт, от кого мог быть ребенок. Я или Виктор. Как ты могла забыть про Мигулина? Как я мог забыть про Мигулина? Так, значит, все эти годы у тебя продолжалась эта — случайная? — связь?»

«Поразительно, насколько человек не замечает самого очевидного», — вернулся к своей теме Генони. «Вам же прекрасно было известно, как и где вы познакомились с Сильвой. Там же, где вы познакомились с Мигулиным, — а именно на четвергах у Авестина. Там же до вас с ней познакомился и Мигулин. Собственно, Мигулин и познакомил вас с Сильвой, не так ли?»

«Я забыл, что я был последним в очереди», — сказал Феликс. Сильва вздрогнула и отвернулась.