Лорд Хорнблауэр

Браун снял с него мокрую одежду, как с маленького, потом, словно по волшебству, извлек откуда-то полотенце и растер Хорнблауэру ребра. От прикосновения грубой ткани застывшая кровь вновь побежала по жилам. Браун надел ему через голову фланелевую сорочку и, встав на колени, растер ноги. В руках у Брауна спорится любое дело: он одинаково ловко вяжет узлы, накладывает сплесни и правит лошадьми, он мастерил для Ричарда игрушечные кораблики и притом был мальчику разом учителем и нянькой, он умеет бросать лот, брать рифы и прислуживать за столом, держать штурвал, разрезать жареного гуся и раздеть усталого человека. Что не менее важно, он знает, когда умолкнуть, накрыть хозяина одеялом и выйти без раздражающих пожеланий доброго сна. Перед тем как провалиться в забытье, Хорнблауэр успел подумать, что Браун – куда более полезный член общества, нежели его коммодор. Будь он грамотный, попади он на корабль мичманом, а не завербованным матросом, был бы сейчас капитаном. Что примечательно, эти мысли не отравляла и тень зависти: годы научили Хорнблауэра восхищаться без злости. Какой-то женщине повезет: Браун будет отличным мужем – до тех пор, пока рядом нет других женщин. Хорнблауэр улыбнулся и продолжал улыбаться во сне, несмотря на морскую болезнь и волны, швырявшие маленький бриг из стороны в сторону.

Он проснулся окрепший и голодный, немного полежал, с удовольствием прислушиваясь к корабельным шумам, затем высунул голову из-под одеяла и крикнул, чтобы позвали Брауна. Часовой у двери повторил приказ, и Браун появился почти мгновенно.

– Который час?

– Две склянки, сэр.

– Какой вахты?

– Полуденной, сэр.

Можно было не спрашивать: разумеется, он проспал четыре часа. Девять лет капитаном не вытравили привычку, приобретенную за то время, что он нес вахты. «Порта Цёли» резко задрала нос, взбираясь на особо крутую волну, потом ухнула вниз.

– Ветер все не слабеет?

– Все еще штормовой, сэр. Вест-зюйд-вест. Мы в дрейфе под грот-стень-стакселем и грот-марселем в три рифа. Земли не видать, других кораблей тоже, сэр.

Это сторона войны, к которой давно следовало привыкнуть: вечное промедление, когда опасность сразу за горизонтом. После четырех часов сна Хорнблауэр чувствовал себя совершенно ожившим. Тоска и желание, чтобы война закончилась, отступили – они не исчезли совсем, но их вытеснил вернувшийся фатализм ветерана. Он с удовольствием потянулся на качающейся койке. Желудок по-прежнему глухо возмущался, но не бунтовал в открытую, хотя и мог взбунтоваться, если встать и начать ходить. Однако в этом не было никакой надобности. Решительно незачем вставать и одеваться: ему не надо нести вахту, по закону он всего лишь пассажир и, пока ветер не уляжется или не возникнет какая-нибудь непредвиденная опасность, может ничем себя не обременять. Можно выспаться за все прошедшие дни, а заодно и впрок – наверняка впереди еще много бессонных ночей.

– Очень хорошо, Браун, – ему удалось произнести это с той безучастностью, к какой он всегда стремился. – Позови меня, если ветер уляжется.

– Завтрак, сэр? – Браун явно не ждал такого от своего нетерпеливого коммодора; изумление в его голосе прозвучало для Хорнблауэра райской музыкой. – Немного холодной говядины и вина, сэр?

– Нет, – ответил Хорнблауэр. Его желудок в любом случае не удержал бы еды.

– Ничего, сэр?

Хорнблауэр не удостоил его ответом. Он показал себя непредсказуемым, а это большая победа. Браун слишком много на себя берет, слишком уверен, что видит коммодора насквозь, – маленький урок поставит его на место. Нельзя быть героем для своего слуги; что ж, он будет по крайней мере эксцентричным хозяином. Пока озадаченный Браун не удалился, Хорнблауэр равнодушно смотрел в палубные бимсы прямо над головой, затем, перебарывая тошноту, вновь нырнул под одеяло. Просто лежать, задремывая по временам, было почти блаженством. Там, откуда дует ветер, его ждет целый бриг мятежников. Пусть сейчас он удаляется от них со скоростью миля-две в час, он все равно приближается к ним так быстро, как только может. А с Барбарой было так хорошо…

Хорнблауэр спал неглубоко и к концу вахты проснулся от свиста боцманских дудок – звука, к которому должен был привыкнуть давно. Он кликнул Брауна, встал и торопливо оделся, чтобы выйти на палубу, пока еще светло. Наверху ему предстала ожидаемая тоскливая картина – затянутое тучами серое небо и серое море с белыми барашками крутых ламаншских валов. По-прежнему дул штормовой ветер, вахтенные офицеры, низко надвинув зюйдвестки, укрывались за наветренным фальшбортом бака.