Лошадь. Биография нашего благородного спутника

Работавшие в поле палеонтологи давным-давно знали о существовании естественным образом сформированных эндокастов. Они собирали их и вносили в каталоги наряду с ископаемыми костями, однако исследованием их до поры до времени мало кто занимался. Естественные эндокасты, часто дефектные с точки зрения формы, как будто бы не несли особой информации. В большинстве своем ученые полагали, что изучение их не оправдает усилий.

Тилли Эдингер, работавшей в музее Зенкенберга до Второй мировой войны, удалось эмигрировать, пережив в 1938 году ужасы Хрустальной ночи. Еще в Европе Эдингер начала работать над доказательством того, что эндокасты могут предоставлять полезную информацию, поскольку открывают подробности строения внешней поверхности мозга. Перебравшись в Соединенные Штаты, она следом за Томасом Генри Хаксли обнаружила то, чего ей не хватало в европейских музеях, – подробный ряд ископаемых останков лошадей. Осознав, что ей представилась возможность проследить за течением эволюции конского мозга длиной в 56 млн лет, она потратила большую часть последующего десятилетия на создание монументального научного труда. В своей вышедшей в 1948 году работе «Эволюция мозга лошади»[88] Эдингер доказала, что с определенными ограничениями можно проследить даже эволюцию чувств лошадей, руководствуясь изменениями эндокастов. В результате появилась совершенно новая область науки – палеоневрология.

Леонард Радински принадлежал к числу ее идейных наследников. Работая в Американском музее естественной истории, он продолжил исследования, которые проводила Эдингер, и обнаружил некоторые ошибки. Эдингер считала мозг маленькой перволошади чрезвычайно примитивным. Она писала (как передавал ее слова Радински), что мозг ранней лошади был «удивительно похож» на мозг сумчатого млекопитающего – опоссума. Радински обнаружил, что Эдингер неправильно идентифицировала изучаемый ею мозг. Он принадлежал не ранней лошади, а совсем другому животному.

Радински, напротив, посчитал мозг ранней лошади «весьма продвинутым»[89]. Более того, мозг ранней лошади «намекал» на направления будущего прогресса. Обонятельные луковицы лошади, органы, расположенные в переднем мозге, оказались уже хорошо развитыми. Неокортекс, новая кора, связанная с тем, что мы называем разумом, была пропорционально меньше той, которой она станет по прошествии десятков миллионов лет, однако в сравнении с прочими животными того времени лошади обладали «более крупным и развитым мозгом», как сообщил мне палеонтолог Ричард Халберт. («Такой развитый мозг мог предоставлять некоторые конкурентные преимущества по сравнению с другими эоценовыми травоядными, в частности более сложное социальное поведение, лучшее распознавание хищников, более эффективные стратегии спасения от опасности».)

Радински сопоставил мозг перволошади и мозг мезогиппуса. Он обнаружил, что хотя этот конь был лишь немногим больше перволошади, в мозге его прозошли важные изменения. Лобные доли мозга мезогиппуса оказались существенно более развитыми. Радински писал, что среди преимуществ, предоставляемых мезогиппусу более развитым мозгом, было повышение чувствительности губ и рта.

Итак, похоже, что одним из результатов холодного периода, завершавшего эоцен, стало обогащение чувственной и интеллектуальной жизни лошадей. Вызов, брошенный средой обитания сперва мезогиппусу, а потом миогиппусу, заставил появиться на свет более смышленую лошадь, способную лучше воспринимать информацию в том редколесье, в котором она оказалась.

Некоторые из приматов, попав в мир холодных луговин, также вступили на другой эволюционный путь. Именно тогда, по мнению ряда исследователей, в глазах части приматов появились три колбочки, позволяющие видеть больше красок, чем прочим млекопитающим (в том числе лошадям), – причем причиной этому был тот факт, что, после того, как сократилось количество доступных фруктов, приматам потребовалось лучше фокусировать взгляд на молодых листьях, зачастую красноватых.

Способность современной лошади общаться с миром посредством сложного интерфейса из суперчувствительных губ и носа также является эволюционным даром великого похолодания конца эоцена, Великого перелома, и перехода к суровому олигоцену.

«Корова никогда на смогла бы сыграть мистера Эда»[90], – когда-то написал палеонтолог Дональд Протеро, превознося мягкие и чувствительные губы лошадей.

Тропа, которая наделила коней ловкостью губ, позволяющей отодвинуть задвижку на двери денника и на воротах пастбища, проникнуть в ларь с зерном, превратить нижнюю губу в чашку и напиться из-под уличного крана, уводит нас в глубины времен и связана с внезапным появлением антарктического циркумполярного течения и развитием антарктической полярной шапки.

* * *