Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

…Свет хорошо сочетался с Даром, и Светило, сын Света, дал классный приплод от внучек Дара: Боярина, Борца и других.

Когда я знакомился с моими соседями по камере, справа от меня, первым от окна, лежал ксендз, человек еще молодой, фамилию которого я сейчас позабыл. Слева – молодой человек высокого роста в очках. Он отрекомендовался Волковым и сказал, что хотя и не был со мной знаком, но меня хорошо знает и часто видел на бегах. «А мою жену, – добавил он, – вы знали еще девочкой, она дочь Всеволода Саввича Мамонтова[238]». Какая неожиданная встреча! Я горячо пожал руку молодому человеку. Я знал от Мамонтова, которого устроил в начале революции на место управляющего Тульской заводской конюшней, что его младшая дочь удачно вышла замуж, что Волков очень милый молодой человек, сын крупных тверских помещиков, служит в Греческом посольстве.[239] Словом, это были такие соседи, лучше которых я и желать не мог, что я и не преминул им тут же высказать. Они потеснились, и я занял свое место. Было так тесно, что лежать можно было только на боку.

Ксендз, поляк по национальности, поведал мне, что он был пробощем (старшим священником) Каменец-Подольского костела. Однажды после вечерней службы он возвращался домой и его арестовали, не разрешили даже предупредить родных. Волков тоже был арестован на улице. Иначе его арестовать было нельзя, ибо его квартира находилась в доме Греческого посольства, а значит, была экстерриториальна. Долго в ту ночь я беседовал с ним и ксендзом. Заснули мы очень поздно.

Как это почти всегда бывает после прихода интересного новичка, все долго не спали, курили, разговаривали, шутили и смеялись. Я, конечно, принял участие в этой беседе и первым делом осведомился, почему здесь так тесно. Со всех сторон послышался смех, заговорили об «уплотнении», сообщили, что Бутырка переполнена, обратили мое внимание на то, что у дверей камеры висит таблица, сохранившаяся еще с царских времен, и там сказано: камера номер такой-то, такая-то кубатура на двадцать пять человек. А нас шестьдесят шесть! Вот где настоящий жилищный кризис, о каком Москва понятия не имеет. Наконец обитатели камеры угомонились и стали засыпать.

Я подошел к своему месту с тем, чтобы лечь и тоже попытаться заснуть. В руках у меня был узелок и больше ничего – ни подушки, ни одеяла. Вот как я устраивался на ночлег: под голову я клал шубу, а укрывался осенним пальто, спал же на голых досках. Одно время я очень страдал и от холода. Так спать мне пришлось до середины мая, когда был освобожден некто Швыров, молодой человек, в котором я принимал участие. Он прислал мне в Бутырскую тюрьму одеяло. Швыровы – люди бедные и скромные, поэтому присланное одеяло было старенькое, солдатское, оно принадлежало еще отцу Швырова. Как я был благодарен Швырову за этот знак внимания, он сделал то, что должны были сделать мои друзья. Этим стареньким одеялом я укрываюсь и сейчас, уже год и пять месяцев оно служит мне. Одеяло пришло в еще большую ветхость, местами светится, но все же оно меня спасло. Приносил Швыров и подушку, но в Бутырской тюрьме ее не приняли: по существующим там порядкам подушку можно только привезти с собой или же позднее получить по почте. Как ни тяжело было спать без подушки, но приходилось терпеть. Уже в Тульской тюрьме, когда следствие было закончено, подушку сумел мне передать Крымзенков. А вскоре я стал обладателем походной койки – роскошь в тюрьме небывалая. Эту койку мне подарил некто Кронрод,[240] когда покидал Тульскую тюрьму. С тех пор я с ней не расстаюсь и надеюсь, что она прослужит мне весь мой срок.

Победила ли усталость или я несколько успокоился, но заснул почти сейчас же и сколько спал – отчета дать себе не мог. Проснулся потому, что все тело горело, невероятно чесалось и болело. Я вскочил и сразу понял, в чем дело: пахло раздавленными клопами. Когда я посмотрел на свою «подушку» – шубу, которую я покрыл чистым носовым платком, то пришел в ужас: не менее десятка клопов спасались бегством. С остервенением я принялся их уничтожать. На стенке тоже были клопы. Я стал их убивать, и тогда они начали бросаться со стены вниз.

Клопы меня прямо истязали, ночами не давая покоя, и я забывался тревожным, чутким сном только на рассвете, а в пять утра нас уже будили на поверку. Все тело было искусано, расчесано и невероятно болело. Даже сейчас, вспоминая, я чувствую зуд и ощущаю волдыри, которые выскакивают после укуса клопа.

…Над вопросом подбора жеребца к Благодати стоит призадуматься. В ближайшие два года я крыл бы Благодать Самолётом (Самокат-Лесть). При данном сочетании мы получим повторение имени Ловчего и введение – через Самолёта, Самоката и Ухвата – крови Корешка.