Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Точных данных о том, как он начал свою карьеру во время революции, я не имею. Но знаю, что он служил в красных отрядах, прославился жестокостью, всячески старался загладить свое купеческое происхождение и этого достиг. Работая в следственных органах, он особенно отличился: предал и выдал всех своих приятелей детства и юности. Тульские жулики с отвращением говорили, что уже занимая высокий пост, он приходил к ним в камеры, играл с ними в фишки «на пролаз», проигрывая, лазил под столом, а когда у многих поразвязались языки, узнавал то, что ему нужно, и предавал их.

За свои заслуги в известной области Серебряков получил назначение начальником Тульской тюрьмы, а потом был повышен: стал начальником мест заключения губернии и служил в этой должности бессменно восемь-десять лет. Тысячи людей были отданы в его руки – руки палача и зверя. Я не могу рассказать всего, что знаю об этом человеке, но приведу следующий факт. Здесь упорно говорят, что одно из его любимых занятий – расстрел. Выполняет казнь другой, но в последний момент Серебряков не выдерживает, выхватывает у палача револьвер, говорит: «Дай мне, я его прикончу!». Весь трясется и сам расстреливает. Это садист, изверг рода человеческого, и на его совести кровь многих людей. Как все подлые люди, он невероятный трус. Это совершенно безграмотный человек, который и сейчас еще едва подписывает свою фамилию. Его обращение с заключенными отвратительно, он всегда обещает, но ничего не исполняет. Особенно он ненавидит и преследует «бывших» людей.

Тот режим, который установил Серебряков в тульских тюрьмах, это нечто средневековое. Заключенные затерроризированы, а советская общественность и глаз не кажет в тульские тюрьмы. Судьба заключенных всецело в его руках, а товарищам прокурорам он импонирует своим блатным языком, знанием жизни и подноготной каждого заключенного. Даже писать о таких людях противно.

…Гибель Леды была истинным несчастьем не только для Прилепского завода, но и для всего орловского коннозаводства. Она умерла от мозговой болезни. Потом ветеринар определил, что это якобы был пироплазмоз.[249] Последние три дня я почти не покидал Леду, подолгу стоял у нее в деннике. Изредка кобыла приподымала голову, смотрела на меня своим громадным страдающим глазом и как бы просила помощи. Это была тяжелая картина, я никогда не забуду этих последних часов жизни Леды.

Начальник Тульской тюрьмы Семенюк – хохол, упрямый, грубый и неразвитой. За десять месяцев моего пребывания в Тульской тюрьме я видел его в камере только один раз. Он вечно в канцелярии и недоступен для заключенных. Впрочем, все равно Серебряков не дал бы ему работать как следует, так что, пожалуй, Семенюк поступил умно, что зарылся в бумаги.

Его помощник Гвоздев, бывший рабочий, бывший чекист, человек замечательный – справедливый, честный, прямой, ровно и одинаково относящийся ко всем заключенным, был бы идеальным начальником тюрьмы, если бы не выпивал. Впрочем, ни пьяным, ни выпившим я его никогда не видел. «Вот если бы Тишка (так зовут заключенные промеж себя Гвоздева) был начальником тюрьмы, тогда был бы порядок, была бы справедливость». Мое впечатление от Гвоздева самое лучшее: он из числа рабочих, из которых выходят выдающиеся деятели. Жаль, что этот человек не двигается вверх, этому мешает его пристрастие к вину, а, может, и партийные интриги.

Не имея здесь, в Туле, родных или семьи, я не получаю передач. Не имея на руках свободных денег, я лишен возможности покупать за наличный расчет. Выписка из лавочки на деньги, лежащие в конторе, происходит раз в неделю, но там, кроме плохого ситного хлеба, дешевой колбасы, чая, сахара и консервов, ничего нет. Я почти голодаю и так похудел, что платье висит на мне мешком. Когда я настолько ослабел, что начал чувствовать рвоту и головокружение, я написал Щекину в Хреновое, прося его выслать мне окорок копченой ветчины за мой счет. Щекин исполнил мою просьбу и тем поддержал меня в трудную минуту. Теперь пришла на помощь посылка наездника Лохова, присланная от всего сердца без моей просьбы и тем особенно дорогая для меня.