Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Величественный образ Громадного сменяет Петушок. Он был не только феноменально резов, но был удивительно хорош на ходу и исключительно красив – подкупающей и пленительной красотой. А ведь я видел Мимолётного, Хладнокровного, Ловчего, Леля, Смельчака и других аполлонов лошадиного рода! Петушок буквально горел на солнце, рубашка жеребца переливалась волной золотистых тонов, его белые отметины были особенно эффектны на этом ярком фоне, а лысина, своеобразно расширявшаяся книзу, захватывала обе губы, образуя треугольник, обращенный вниз. Глаз у Петушка даже не горел, а как-то особенно сверкал. Шею он держал гордо, приятно изогнув, спину вытягивал, а хвост, волнистый, рассыпавшийся на многие пряди, отделял и держал фонтаном. Петушок определенно сознавал, что он прекрасен, и словно рисовался перед зрителями. Я посылал на случку под Петушка, платя его владельцу Якунину баснословные случные деньги – 1000 рублей. Якунин не был жаден до денег, но он так боготворил Петушка и считал его такой великой лошадью, что находил: взять за случку с ним менее 1000 рублей – значит унизить жеребца!

Когда наконец купленный мной Петушок прибыл в Прилепы, на другой день была назначена выводка. Вывели Петушка. Куда девался прежний писаный красавец?! Передо мною был, конечно, он, но с потухшим глазом, отвисшей от паралича нижней губой и довольно тусклой шерстью… Скелет, жалкое подобие того Петушка, которого я знал в лучшие годы. И все же это была замечательная лошадь: та же редкой красоты и выразительности голова, та же поразительная шея, те же склад, тип и породность. Даже в своем несчастии он почти велик и трагически замечателен. Не признанный одними, кумир для других – я верю, что его имя не умрет. Петушок остается, как и был, произведением искусства. В нем я чувствую прирожденное дарование, вижу с поразительной ясностью выраженный тип и преклоняюсь перед теми традициями, в силу которых сохранились подобные лошади, а без уважения к традициям не бывает искусства вообще.

Кот, сухой, изумительно костистый, дельный, типичный Лебедь и его брат, пылкий, кипучий, серебристо-белый Кронпринц…

Боже мой, какие лошади, какие имена, какие крови!

* * *

После Тулы я был по этапу отправлен в Белёв, оттуда в Соловки. В Соловецком лагере мои тетради при первом обыске мне удалось спрятать, затем во время одной из поездок в командировку в Кандалакшу[255] я отдал их на хранение некоей женщине, у которой они и лежали около трех лет. После освобождения я с ней списался, и тетради были мне доставлены оказией в Ленинград в октябре 1932 года.[256]

«Яков-Иваныч» Воспоминания о тех, кто знал Бутовича

«Товарищ Бутович…»

Михаил Булгаков. Театральный роман.

Знал ли Бутовича Михаил Булгаков? В «Театральном романе» происходит такой телефонный разговор: «Да? Ах, да. Товарищ Бутович, вам будут оставлены билеты. Всего доброго». Персонажи «Театрального романа» – реальные лица под вымышленными именами.[257] Но вот звучит имя истинное – Бутович – и действует магически: пожалуйста, билеты на спектакль, на который билетов достать невозможно.

Булгаков бывал на бегах, он мог знать, кто такой Бутович. Встречал он Якова Ивановича или не встречал, он запечатлел ореол, окружавший это имя. И многие годы спустя «Бутович», словно волшебное слово, вызывало на бегах вспышку в глазах: «Да, Бутович!» – совсем как у Булгакова. Это – в разговорах с теми, кто знал «Яков-Иваныча», а знали его среди конников ещё очень многие. Всё было близко, на живой памяти.

Получив в 1951 году разряд в конноспортивной школе, я был допущен в мир по соседству – на ипподром. Прикрепили меня к тренотделению Григория Дмитриевича Грошева – мастер из мастеров, когда-то молодой помощник «короля езды» Вильяма Кейтона, перешедший работать на Прилепское тренотделение к Бутовичу. Грошев, когда я к нему поступил, так и «сидел на Прилепах». От него я услышал о «ляминских тетрадях» – рукописи «Воспоминаний коннозаводчика», хранившейся у Виталия Петровича Лямина, директора Конного завода № 9, далеко от Москвы, в Перми.

По мере расспросов и разговоров о Бутовиче в моем представлении возникал волшебник-коневод, гений ведения конской породы. От ветеранов ипподрома я слышал: безошибочное чутье некогда подсказало Яков-Иванычу сочетание Ловчий-Удачная, и явился феноменальный Улов, признанный Чемпионом орловской породы. В раннем детстве, ещё до войны, я успел увидеть Улова. Видел не на беговой дорожке ипподрома, а в павильоне «Коневодство» на Выставке сельского хозяйства (ВСХВ). Тогда никто из посетителей, восхищавшихся замечательной лошадью, не знал, что над создателем удивительного коня уже приведен в исполнение смертный приговор. Когда же оказался я на призовой конюшне, рекорд Улова по-прежнему не был побит.