Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

На том же Московском конном заводе доживал свой век Тимофей Трофимович Демидов, отставной кадровый кавалерист, ветеран Первой мировой войны. Он родом из Сергиевского – Бутович в мемуарах не раз называет это село. Там, при Бутовиче, Демидов и работал. От него, Трофимыча, я тоже слышал о том, о чем со временем прочитал в воспоминаниях: как Яков-Иваныч отстоял отца великого Крепыша – Громадного. Жеребец достиг преклонных лет, к тому же одноглазый, – собирались его списать, но прозвучало слово Яков-Иваныча: «Позор, если пропадет Громадный!».

Бутович пишет, что «вся спортивная Москва» обсуждала его покупку Громадного. Трофимыч вспоминал, как стоял Громадный на Выставке 1910 года, и торги, позднее затеянные с владельцем легендарного жеребца. Бутович признается, что им владела мечта сохранить лошадь, лучше которой он не видал, провидец-генеалог предчувствовал, что может дать кровь, носителем которой являлся отец Крепыша, и ради осуществления своей мечты не жалел ни усилий, ни денег.

Не моего ума дело судить о достоинствах Бутовича как селекционера. Передаю, что слышал о его способности угадать в родителях залог успехов потомства. Даже в тюрьме мысль его неустанно работала над составлением сочетаний, которые, может быть (да, может быть!), когда-то в будущем дадут искомую, если угодно, идеальную лошадь.

У Бутовича не было будущего. Ему оставалось – и то недолго – жить прошлым, которое тем более значило для него всё. Тюремные страдания исторгли у него страшное признание о потере всего, всех чувств любви и привязанности, кроме конечных счетов с самим собой. И он включал в свой оправдательный приговор чувство лошади – понимание дела, которому посвятил всю свою жизнь. Судя по оценкам нынешних авторитетов, Бутович оказался-таки пророком в своем деле: лошади завода Бутовича, по мнению наших современников-иппологов, произвели потомство, которое преобразило и подняло на новый уровень орловскую породу.

* * *

«Помещик, поставленный в своем имении директором».

Пантелеймон Романов. Товарищ Кисляков.

Ещё один писатель того же поколения, что и Булгаков, отметил исключительность послереволюционного положения Бутовича. Причем речь не о театральных билетах, хотя и билеты – привилегия: товарищу Бутовичу – пожалуйста! Но билеты – пустяк по сравнению с невероятной по тем временам социальной лицензией, которую сумел получить вовсе не-товарищ. В романе Пантелеймона Романова Бутович по имени не назван, однако сомневаться не приходится: кто же ещё, если не Яков-Иваныч, мог жить в собственном имении и по-прежнему распоряжаться в то смутное время, когда кругом полыхали пожары, свирепствовали грабежи и совершались убийства – шло уничтожение людей его класса?

Важнейшим шагом, предпринятым Бутовичем после Октябрьского переворота, было его решение, вопреки настояниям собравшихся эмигрировать родных, из России не уезжать. Для такого решения не могло не быть более или менее прочной основы – гарантий безопасности. Попов с Румянцевым не сомневались: у Яков-Иваныча, обладавшего практическим и незаурядным умом, существовала известная уверенность в том, что игра стоит свеч.

О возникшем намерении национализировать свой конный завод он советовался и нашёл поддержку у П. А. Буланже, председателя Чрезвычайной комиссии по учету и охране племенного животноводства. Однако не конный завод им был в первую очередь отдан государству, а музей конной живописи. «Сидел в музее как за каменной стеной», – определяет Бутович свое положение. Попов с Румянцевым подтверждали: «Главмузей!». А это, пользуясь формулой самого Бутовича, «товарищ Троцкая», она же Наталия Ивановна Седова-Троцкая, супруга Л. Д. Троцкого, руководитель Главного комитета по делам музеев и охране памятников искусства, старины и природы при Наркомпросе, в обиходе – Главмузей. Конями распоряжаться музейная начальница не могла, взяла она под свою опеку собрание конных картин. Так Яков-Иваныч обеспечил себе государственную защиту. То была невероятная привилегия для «бывшего», лишившегося всех своих привилегий, достаточно крепкий якорь спасения по тем бурным временам, ибо державшая якорь цепь вела на самый верх.