Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Так в повести Петра Ширяева изъясняется коннозаводчик-патриот Бурмин. Это – Бутович, но, конечно, не буквально. Прочитавшие воспоминания сразу увидят, что Бутович и выражается иначе, без псевдо-былинности, и не испытывает той ненависти к американскому рысаку и наездникам-американцам, какой пышет Бурмин. Бутович, напротив, когда требуется сказать, что такое талант наездника, говорит: «Как у Кейтона». Читаем у него и о несомненных достоинствах американского рысака, главным образом резвости. Словом, Бурмин – не Бутович. Во всяком случае, он барин другого покроя, не охотник до бани и баловства с дворовыми бабами, каким представлен в повести Бурмин. Но в повести вполне достоверна принципиальная борьба за отечественную породу, в этом Бурмин и Бутович едины.

Пути персонажа и прототипа разошлись. Бурмин, уступая силе обстоятельств, примирился с метизацией – скрещиванием орловских рысаков с американскими. А Бутович не уступал, он поплатился свободой и жизнью, но за что? В наши дни спор орловцев и метизаторов не исчерпал себя, однако в эту проблему, находящуюся вне моей компетенции, не буду вдаваться. Поставлю общий вопрос: почему же Бутович погиб? Вопрос касается не одних лошадников, но об этом ещё никто, по-моему, не писал так, как написал расстрелянный в 1937 году коннозаводчик. С невероятной выразительностью воссоздает он живую картину происходившего после революции в такой важной отрасли народного хозяйства, как коннозаводство, типы, ситуации и человеческие отношения на послереволюционных этапах внутренней борьбы.

Участь жертв коммунистических репрессий обычно объясняют, ссылаясь сразу на злую волю властей высоких инстанций. Но читая исповедь коннозаводчика, мы узнаем: в инстанциях его поддерживали и старались охранять, после того как обездоленный революцией барин совершил обдуманный шаг и передал советскому государству свое собрание коннозаводских картин, а затем и свой конный завод. Своевременно расставшись с недвижимой собственностью, утративший свой прежний социальный статус помещик стал пользоваться поддержкой коммунистических верхов. Товарищ Троцкая, то есть Главмузей, приняла от Яков-Иваныча его галерею и таким образом выдала ему охранную грамоту, нарком земледелия Середа ему доверял и слушался его советов, замнаркома Муралов одобрял его деятельность, член коллегии Наркомзема Теодорович поручил ему устройство рысистых испытаний, будущий секретарь ЦК КПСС и заместитель председателя Совета Министров СССР, тов. А. А. Андреев, ревизуя завод Бутовича, нашел хозяйство в образцовом порядке, даже враг Яков-Иваныча, завотделом животноводства Шемиот-Полочанский, и тот, против наихудших ожиданий, вместо того чтобы уничтожить, назначил его губернским специалистом по коневодству. На самом-самом верху, у Калинина, предложения Бутовича могли, по его собственному признанию, найти поддержку, если бы губернские представители, взявшиеся защищать Прилепы, говорили убедительнее. Калинину было не до конного завода в Тульской губернии, председатель президиума Верховного Совета был занят проблемами и помимо Прилеп, тем не менее глава государства выслушал обе стороны и согласился с теми, кто лучше сумел доложить вопрос, – это признает сам Бутович. Повествует Бутович и о встрече с Лениным, которого ему удалось расположить к рысакам. Ильич рассматривал рысаков, как балет, который он считал излишней роскошью во времена разрухи и был готов «положить в гроб». Насчет балета его разуверил нарком просвещения Луначарский, а рысаков ему удачно продемонстрировал особо уполномоченный отдела животноводства Бутович. Чем выше были власти, к которым апеллировал Бутович, тем больше они ему доверяли, власти брали его под защиту от тех, кто спешил с ним расправиться. Но даже высшие власти не могли справиться с напором людей, ненавидевших Бутовича и желавших занять его место.

Ничто не ново под луной, но есть оттенки, тоже не новые, однако проступающие с небывалой яркостью. В борьбе за рысака Бутович соприкасался и с царствующим домом, и Советом народных комиссаров. До революции ему помогали великие князья, после революции его выручали советские наркомы. Но если до революции понимание задач коневодства служило мерой культурного патриотизма, то в советские времена споры о конских породах ещё и подогревались жестокой политической борьбой. В дореволюционные времена можно было упрекнуть, и упрекали либо в избытке, либо в недостатке любви к родному рысаку, но все-таки не обвиняли политически. А Бутовичу вменялась «антисоветская пропаганда» – таково было обвинение, вынесенное ему после второго ареста. «Антисоветскими» могли быть сочтены его высказывания о том, каких рысаков надо или не надо разводить.