Лоскутное одеяло

Мы многое растеряли. В каталоге потерь – самые неожиданные вещи. Куда-то исчезли дедушки. Дедушка – это не просто муж бабушки. Это добрый человек с умными глазами, седой бородой и натруженными руками. В ту нежную пору жизни, когда вы узнаете мир, дедушка должен садить вас на колени и рассказывать о далеких звездах и великих героях. Такие дедушки куда-то пропали. Причем бабушки остались. Они даже почувствовали себя хозяйками положения. Некому на них прикрикнуть. Некому поставить их на место. Бабушки застегивают вам пуговицы и кормят вас манной кашей. А разве может вырасти из человека что-нибудь дельное, если в детстве он не слышит о звездах и великих людях, а только ест кашу из женских рук?

От дедушки пахнет табаком и солнцем. Бабушку он называет «мать», а маму – «дочка». Но настоящая дружба у него с внуком. Они посвящены в одну тайну. Мир для них одинаково свеж и загадочен. Поэтому за обедом они хитро подмигивают друг другу и смеются глазами. Сейчас они встанут и пойдут вместе. Может, рыбачить, а может – ремонтировать велосипед. Внуку интересно жить, а деду умирать не страшно.

У нас давно не было ни войн, ни эпидемий. Дедушек никто не убивал, но они куда-то исчезли. Бросили своих бабушек и ушли к другим. Глупо растратили жизнь и не дожили до внуков. Не обзавелись семьей и остались бездетными. Короче, все расшаталось и сдвинулось с основания. Поэтому в мире так много капризных и нервных детей. И много никому не нужных стареющих мужчин, пьющих с тоски и никого не называющих словом «внучек».

Все-таки любой текст предполагает толкование

Все-таки любой текст предполагает толкование. Люди вчера придумали, скажем, конституцию. А уже сегодня разошлись во мнениях, как ее понимать. И что же? Толкуй как хочешь? Нет.

Нужен коллегиальный уважаемый орган. Нужны одетые в мантию (!) высокодостойные дяди и тети, сточившие до корней зубы в пережевывании законов. И это правильно.

А что же Библия? Неужели она меньше по значению и мельче по смыслу? Неужели для нее не нужны особые, облеченные властью толкователи, но всякий умеющий читать выскочка способен ее объяснять всему миру?

Поразительная непоследовательность…

Не святые

Человек должен чем-то оправдать свое существование. Конечно, мы не святые, но все-таки…

Вот, например, Любомир Зиновьевич, пьянчуга редкий. Но какой специалист! Его можно звать на роды в любое время, хоть среди ночи. Приедет через полчаса и всегда пьяный. Но пока моет руки и надевает халат – преображается. В палату или в родильный зал входит, как Юлий Цезарь: строг, собран, спокоен. Роды принимает, как Ангел. Там нажмет, тут пошепчет, здесь погладит, и бабы рожают так, что готовы завтра опять в роддом. Потом заходит в ординаторскую, принимает на грудь сотку коньяка и в полных дровах уезжает домой на такси. Когда он умрет, то множество женщин будет благодарно, со слезами молиться о нем и дома, и в храме. Может, тем и спасется.

А вот Владимир Иванович не умеет лечить. Он умеет калечить. Лет двадцать прослужил по разным горячим точкам, и даже жена не знает, где эти точки расположены. Владимир Иванович может с двухпудовой гирей кросс на время пробежать. Может разбить об голову бутылку, может на одной руке пять раз подтянуться. Еще много всякого разного может, и лучше с ним на празднике после третьей рюмки прощаться. Так вот ему, в силу особых талантов, Господь особые послушания посылает.

«Иду, – говорит, – однажды ночью домой и хочу застрелиться (это у него бывает). Вдруг слышу: “Помогите!” Бегу на крик, а там два фраера девку в машину запихивают. Ну, говорю, Володя, придется еще пожить. Подбегаю, делаю одному больно, второму очень больно. Беру девчонку за руку и веду, как дочку, домой.

Она дрожит вся. Возле дома целует меня в щеку и говорит: “Спасибо”. Как после этого стреляться?»

И действительно – как? Но девки сами виноваты. Ту наверно, мать перед уходом из дома перекрестила, вот ей Владимир Иванович и попался. А сколько таких, которых матери не перекрестили!

Я раз иду по улице, а мне навстречу – соплячка лет семнадцати. Платьечко на ней легкое и коротенькое. Накрашенная, причесанная, ловит на себе взгляды и смотрит вниз, будто ей все безразлично. Идем мы друг другу навстречу, и занимает это секунд десять, не больше. Вдруг к ней подъезжает машина, притормаживает и медленно едет рядом. Открывается окно, и высовывается страшная рожа (Фредди Крюгер и еще кое-кто отдыхают). Рожа ей низким басом, этаким профундо, говорит: «Садись в машину». Девчонка меняется в лице. Страшная рожа повторяет требование. Тут мы с ней расходимся. Она идет. Машина медленно едет рядом. Что было дальше – не знаю.

Мать, наверняка, ее не перекрестила. А Владимир Иванович просто физически не может быть одновременно во всех местах, где малолетние полуголые дуры напрашиваются на неприятности.