Lost in the Funhouse

Как никогда раньше, это было их время. Одержимые молодостью и гордыней, которые стояли в одиночестве с микрофонами, рассказывая клубным пьяницам о своих матерях-отцах-женах-девушках-парнях-любовных неприятностях-неврозах-этнических страхах, делились своими наблюдениями о жизни, знакомствах, рекламе, гигиене, домашних животных, моде, фастфуде, туалетах, политике, фильмах, док-торах, адвокатах, агентах, моющих средствах, удобствах, гостиничных номерах, авиаперелетах, сексе, наркотиках и рок-н-ролле - пришло их время сказать "Заметь меня", и начался ажиотаж, затем натиск, когда все больше и больше их появлялось, чтобы продемонстрировать свое уникальное/похожее отношение. И если бы это не было их время, это не могло бы быть и его время, хотя он и не делал того, что делали они. Он был театром, в то время как они рассказывали анекдоты, но он принадлежал им; больше его некуда было поместить. Это был единственный контекст, в котором он имел смысл, не то чтобы он имел смысл, не то чтобы он вообще пытался. Поэтому остальные, те, кто шутил, всегда стояли в конце комнаты, какой бы она ни была, чтобы посмотреть, что он будет делать дальше. Для них он был зрелищем и талисманом, а не сверстником; лишь немногие из них могли вести с ним хоть что-то похожее на нормальный разговор . Он не хотел/не мог пить с ними пиво, обсуждать с ними спорт, телок или новости дня; после своих сетов он занимался тем, что покупал в клубе мороженое или шоколадный торт, иногда прося мамочек-официанток поднести ложку ко рту ("Мне приходилось кормить его, как будто он сидел в детском стульчике", - говорил Зейн Басби, который охотно потакал ему в Catch. "Как будто вот-вот прилетит самолет, откроет дверь ангара!"). Но все они наблюдали за его работой - Роберт Кляйн (почитаемый старейшина молодых комиксов), Гейб Каплан (готовится к телевизионному ситкому), Джимми Уокер (тоже готовится, но замечает: "Иностранный язык всегда поражал меня, потому что иногда он действительно общался, не говоря по-английски..... Люди откликались, и вы говорили: "Боже мой! Как это работает?!"); Фредди Принц (тоже связан); Ричард Льюис (главный интеллектуальный невротик, который заметил: "Энди был почти как Ионеско в стенд-апе"); Ричард Белцер (выступал в Catch, часто помогал таскать реквизит Энди в подвал клуба перед выступлениями, который заметил: "Я не мог поверить в его смелость. Сознательно или бессознательно Энди бросал вызов аудитории и учил ее, расширяя ее воображение. Он делал других исполнителей более дерзкими - у него был такой эффект.... Он был перформанс-артистом еще до появления этого термина"); и Джей Лено (железный человек с мировоззрением, который заметил: "Большинство из нас считали его очень смешным, но мы беспокоились, что никто больше его не поймет. Нам даже было немного жаль его..... Он просто вел себя странно, чтобы вызвать любую реакцию, даже враждебную. Бывали вечера на "Поймай восходящую звезду", когда он ложился на сцену в спальном мешке"). Ни один комик не хотел выходить на сцену после его ухода, потому что он никогда не оставлял аудиторию такой, какой он ее застал: зал преображался, впадал в головокружение, оцепенение или раздражение. "Молодому комику не потребовалось много времени, чтобы понять, что Энди Кауфман закрывает шоу", - говорит Льюис. "За ним нельзя было угнаться, разве что бегать по комнате, поджигая мебель. Думаю, он и это пробовал. Он был разрушительным во всех смыслах, великим, но иногда совершенно безумным". Конечно, все они считали его более сумасшедшим, чем они сами; он же верил в обратное - но только тогда, когда задумывался над этим или над ними, а это случалось нечасто, чтобы не быть отстраненным.