Лотос

Оливер стоял позади меня, неуверенный, как помочь, но его рука нежно гладила меня по спине. Горячие слезы потекли по моему лицу, голова закружилась, внутренности разрывались на части.

– Сидни… Мне жаль. Я не помню, чтобы рисовал это, – сказал мне Оливер после того, как меня вывернуло в мусорное ведро. И когда я подняла на него взгляд, то увидела, что его собственная вина отражается во мне. Чувство ответственности. Он цеплялся за эту правду, выплескивая единственным возможным для него способом.

А потом он забыл.

Все исчезло – защитный механизм, подавленные воспоминания в сочетании с многолетними психологическими травмами, ложью и посттравматическим стрессовым расстройством. У жертв с ПТСР встречается потеря памяти, к тому же Оливер стал свидетелем травмирующего события еще до похищения.

В этом есть смысл.

Рассеянная и сломленная, я сделала все возможное, чтобы избавить его от угрызений совести. Я обхватила его лицо ладонями и поцеловала в лоб, нежно прошептав:

– Мне жаль, что я должна идти, но выслушай меня, – взмолилась я. – Не возлагай на себя ответственность за это. Тот, кто несет ответственность, черт возьми, заплатит сполна, я обещаю.

Он уставился на меня сверху вниз, не говоря ни слова.

– Я люблю тебя, Оливер. Спасибо тебе за прекрасный подарок.

Его глаза заблестели, его собственные слова любви слетели с губ, когда я оставила его стоять на моей кухне, не подготовленная к душераздирающему разговору, который мне предстоял.

Когда я въезжаю на знакомую подъездную дорожку, то вижу машину Клементины. Она всегда рано приходит на семейные встречи, поскольку любит помогать нашей маме с ужином.

Однажды я случайно подожгла кухню, когда положила прихватку на горячую конфорку. Это был пасхальный бранч[45], и я пыталась помочь приготовить простой соус. Но этот соус обернулся визитом пожарных, ущербом на тысячи долларов и постоянным запретом пользоваться плитой родителей после того, как я в панике швырнула прихватку, и от нее загорелись занавески. Это воспоминание только усиливает мою тревогу.

Когда я врываюсь в парадную дверь в своих громоздких снегоступах и с опухшими глазами, Поппи сразу приветствует меня в своем очаровательном праздничном платье. Это вызывает мой нервный срыв еще до того, как я переступаю порог прихожей.

– Тетя Сид, что случилось? Тебе не нравится мое платье?

Поппи дважды поворачивается, и я рыдаю сильнее.

При моем драматическом появлении из-за угла кухни выходят мама и сестра с одинаковыми выражениями лиц и в фартуках с оленями.

Клементина смотрит на меня с беспокойством, и я понимаю, что это первый раз, когда мы видим друг друга лично после ее вспышки гнева в машине.

И теперь эта вспышка гнева приобретает чертовски много смысла.

– Мне так жаль, – выдавливаю я, почти задыхаясь, когда смотрю на свою сестру широко раскрытыми глазами. – Я не знала. Не знала…

Ее глаза вспыхивают, в них мелькает что-то мрачное.

– Давай поднимемся наверх.

– Что, черт возьми, происходит? – требует мама, откладывая в сторону кусок индейки и скрещивая руки на груди, ее обеспокоенный взгляд блуждает между нами. – Что случилось? Дело в Оливере?

Клем уже поднимается по лестнице.

– Сидни, объясни, – настаивает она. – Ты бледная как смерть.

– Я и чувствую себя мертвой. Мы скоро спустимся.

Поднимаясь по лестнице, как две бомбы замедленного действия, мы проскальзываем в спальню для гостей. И Клем закрывает дверь, на мгновение переводя дыхание, а затем медленно поворачивается ко мне лицом. Она заикается, все ее тело дрожит.

– Т-ты знаешь?