Лотос

– Вот именно. А теперь представь, как двое тебя влияют на будущее этого ребенка.

Мы вместе смеемся.

Действительно, пугающе.

Клем написала мне сегодня рано утром, заверяя, что с Поппи все в порядке. Моя племянница получила легкое сотрясение мозга, но компьютерная томография не показала серьезной травмы или каких-либо потенциальных угроз. Слава Богу, к восходу солнца она уже чувствовала себя лучше.

Я не знаю, как родители справляются с этим: постоянное беспокойство, ночные визиты в «Скорую помощь», лихорадка, которая может быть как обычной простудой, так и инфекционным заболеванием, разъедающим мозг. Я вообще впадаю в панику, когда Алексис чихает.

Наконец приносят наши тарелки, на каждой из которых лежат энчиладас[29], политые соусом ранчеро[30]. Гейб берет курицу, я – говядину. Откусывая, я обращаюсь к нему с набитым ртом, как настоящая леди, которой и являюсь:

– Как Оливер поживает?

Гейб потягивает воду через красную соломинку, переводя взгляд с меня на танцующие кубики льда в его стакане. Он отвечает пожиманием плеч.

– Хорошо, я думаю. Он получил работу в библиотеке, отчего теперь в восторге. – Он отхлебывает еще воды, затем делает паузу. – Ну, настолько в восторге, насколько это возможно для Оливера. Он сказал что-то вроде: «Это очень приятная новость».

У меня вырывается смешок, прежде чем моя улыбка тает.

Он не сказал мне, что получил работу.

Прошла неделя с тех пор, как я говорила с Оливером. И это убивает меня. Стоит сказать, что мы намеренно не избегали друг друга, ведь он регулярно выходит на улицу понаблюдать за птицами или чтобы отправиться на пробежку, а меня часто можно застать за уборкой двора в свободное время. Были быстрые разговоры, теплая атмосфера, искренние улыбки.

Повседневно. Просто. Беззаботно.

Вчера он бегал трусцой по нашей обсаженной деревьями улице и поймал меня на том, как я таращилась на его серую майку, под которой каждая мышца напрягалась во время движения. Когда он заметил меня, стоявшую между кустами, то дружелюбно помахал мне рукой, несмотря на то, что я была похожа на Любопытного Тома[31].

Я помахала в ответ садовыми ножницами, опять же выглядя как серийный убийца.

Это чудо, что у меня вообще бывал секс.

Гейб смешивает рис с фасолью, бросая на меня любопытный взгляд.

– Ты куда-то пропала. Я бы хотел там оказаться?

– Вряд ли, – фыркаю я, опираясь на стол локтями. – Почему Оливер не сказал мне, что получил работу в библиотеке?

– Откуда мне знать? Он не особо хорош в светских беседах. – Гейб проглатывает кусочек еды, затем со стуком кладет вилку на тарелку. – Вы, ребята, поссорились или что?

– Скорее у нас была… Битва.

Он хмурится.

– Характеров?

– Языков.

– Господи Иисусе, Сидни…

– Что? – Я парирую, вскидывая руки вверх в защитном жесте. – Он попросил меня научить его целоваться. Пообещал, что это не будет странно. И теперь это странно.

– Правда, что ли?

– Я знала, что ты не поймешь…

Гейб щипает переносицу, качая головой.

– Оливер сейчас очень уязвим. Он впечатлительный. Он как чертов ребенок.

– Он не ребенок.

– Я имею в виду то, как работает его мозг. Он был заперт в бетонной яме двадцать два гребаных года, Сид. Ему не нужно, чтобы твой язык усложнял ему жизнь, пока он пытается встать на ноги.

Моя шея вытягивается назад от обиды и немного от возмущения.

– Во-первых…

Гейб стонет, его глаза закатываются, когда я поднимаю руку и начинаю загибать пальцы.

– …Оливер – самый умный человек, которого я знаю.

– Он учился всему только по книгам. У него нет жизненного опыта.

– Во-вторых, – продолжаю я, игнорируя его. – Единственный способ для Оливера научиться и «встать на ноги» – это получить опыт самостоятельно. Он попросил меня поцеловать его, Гейб.

– Сидни…

– И в-третьих, – рявкаю я, загибая еще один палец, пока яд льется из моих глаз. – Не смей так говорить о моем языке.

Гейб откидывается на спинку стула, его руки скрещены, челюсть сжата, одна бровь приподнята.

– Ты закончила?

Я протыкаю вилкой свою энчиладу, представляя, что это глупое лицо Гейба.

– Да.

– Я не хотел вести себя как придурок, – настаивает он и вздыхает, сдаваясь. – У тебя хороший язык.

– Не будь таким гадким.

Еще один удар вилкой.

На его лице мелькает улыбка, затем исчезает.

– Послушай, я знаю тебя, Сидни… Ты возводишь вокруг себя стены. Ты не привязываешься, и это здорово, у тебя больше власти, но… – Он опускает глаза, как будто боится увидеть мою реакцию. – Стены Оливера намного тоньше, чем у тебя. Нужно не так много, чтобы прорваться через них.

Мой кулак сжимает кончик вилки, когда я устремляю свой стальной взгляд через стол.

– Что это значит?

Острый взгляд, а затем:

– Это означает… Ты держишь кувалду, Сид. Один неверный взмах, и он упадет.

В задней части моего горла образуется комок, из-за чего мой голос срывается.

– Ты слишком остро реагируешь. У меня не так много власти.

– Я видел, как он смотрит на тебя. У тебя есть вся власть.

Моя вилка падает на стол, и я начинаю рыться в бумажнике, вытаскивая двадцатидолларовую купюру. Я бросаю ее Гейбу.