Возможно, это их первое свидание, но я уверена, оно не будет последним.
Тем временем бедняга Оливер изучает меню с напитками так, словно читает введение в хирургию головного мозга. Я скольжу вдоль стойки, решив, что мне следует начать работать, пока мой босс не заметил, что я расслабилась, и не отругал меня.
– Что я могу для тебя сделать, Оливер?
Он откладывает меню, и находит мои небесно-голубые глаза. Кажется, на одно блаженное мгновение у него перехватывает дыхание.
– О, эм, это клубничное творение выглядит довольно аппетитно. К нему прилагается небольшое фруктовое ассорти.
Его глаза сверкают неподдельной радостью. Из-за фруктовой шпажки.
– Боже, я люблю тебя.
Эти три слова слетают с моего языка неожиданно и спонтанно. Груз, который тянет меня на дно, позлащает целиком тело и душу, заставляя задыхаться.
Вздохи, его и мой. И на мгновение я забываю, что мы смотрим друг на друга в переполненном ночном клубе. Музыка затихает, смех, голоса, шум – все это тонет вместе со мной, а потом я лежу на том поросшем травой холме с Оливером, и мы смотрим в звездное ночное небо, наблюдая за фейерверком.
Я возвращаю себя к реальности, закрывая крышку своей коробки с грезами. Нет необходимости вспоминать прошлое, или погружаться в другую жизнь, или переживать из-за того, что могло бы быть, потому что глаза Оливера говорят мне все, что нужно знать.
– Давай, Невилл, выкладывай. Ты рассеянная и несфокусированная, – говорит мне Брант час спустя, когда я пытаюсь сделать сложный заказ. Он не сердит и не раздражен – он обеспокоен.
Я выдыхаю и останавливаюсь, чтобы собраться с мыслями. Я весь вечер пыталась оставаться профессионалом, но Оливер не покидал бар, несмотря на похвальные попытки Гейба затащить его на танцпол или усадить за столик. Он ждет, когда я закончу работу, чтобы мы могли поговорить. И тогда я буду вынуждена подробно остановиться на этих трех словах, рушащих дружбу. Все мои чувства захлестнут его, и я не буду знать, что делать.
Я оглядываю толпу, завидуя тому, что Гейбу и Табите удается выглядеть так непринужденно. Они танцуют как дурачки, не обращая внимания на окружающих. Движения этих двоих самые худшие на танцполе, но, вероятно, им все равно, так как их лица озаряют широкие улыбки.
С последним вздохом захлопнув кассовый аппарат, я бросаю взгляд на Бранта.
– Помнишь, ты сказал, что я ношу свое сердце в глазах?
Он одаривает меня понимающей ухмылкой.
– Дай-ка угадаю. Твое сердце сидит через два стула слева, потягивая свой третий клубничный дайкири, и выглядит так, будто набирается смелости пригласить тебя на выпускной.
Я краснею, медленно моргая.
– Ты чертовски наблюдателен.
– Я же говорил тебе, что я хорошо считываю ситуацию. – Брант скрещивает руки на груди. Ухмылка на его лице расплывается, пока он обдумывает свой следующий шаг. Ему не требуется много времени, чтобы добавить: – Убирайся отсюда, Сид. Сердце ждет.
– Что? – Я озадачена его приказом, мои брови хмурятся. – У меня смена до одиннадцати.
– Твоя смена до этого момента. Я отвечаю за тебя.
Не то чтобы я жалуюсь, но:
– На каких основаниях?
– Старшинство. Кроме того, я готовлю «Лонг-Айленд» намного лучше, чем ты.
Притворный ужас.
– Отвратительная ложь.
– Иди, – ухмыляется он, дружески толкая меня в плечо. – Во всяком случае, сегодня вечером пусто. Мы с Ребеккой справимся.