Лотос

Я ушла через некоторое время после того, как мама уснула. Когда она спала, я все сидела рядом с ней, держала ее за руку и уговаривала себя не устраивать спектакль – мне хотелось снова ее растолкать, разбудить, спросить о чем-нибудь, о чем угодно. Я боялась, что заснув, она опять не проснется черт знает сколько времени, снова ускользнет, и я ее потеряю. У меня во всем белом свете не было никого, кроме нее. Забавно, что никогда еще в своей жизни я не чувствовала себя так одиноко, как сейчас, когда любила, была любима, выходила замуж. Эта новая жизнь – она была, как новое платье, что висит на плечиках в примерочной. Оно смотрится роскошно, но я понятия не имею, как буду выглядеть в нем. Даже не знаю, подойдет ли размер. Мое же привычное платье стало больше похоже на лохмотья.

Я доехала до дома по проездному, который купила еще утром, когда направлялась к Сережиным родителям. Все эти месяцы меня настолько не касались вопросы денег или хлеба насущного, что я забыла, как на них отвечать. Я прожила остаток лета и начало осени, как птичка, перелетающая с одной жердочки на другую, а между тем оказалось – у меня ничего нет, не осталось. Я приехала к разоренному дому, запыленному, заваленному бумагами, к долгам по квартплате и отключенным Интернетом. С моей основной работы, где я переводила тексты и готовила документы на французском, меня уволили. Я никак не могла винить своих работодателей: они звонили мне, узнавали, что со мной сталось и почему я не сдаю в срок никаких бумаг. Они предлагали мне оформить отпуск за свой счет, но я прочитала это письмо только в самолете – я забывала проверять свою почту.

Мое поведение напоминало приступ алкоголика в запое, я забыла обо всем и выпустила все из рук. Любовь и сумасшествие, зависимость – оказывается, так близки друг другу, как кровные сестры.

Денег почти не было, только какая-то мелочь в евро, а рублей – кот наплакал, осталось только то, что было при мне, когда мы с мамой садились в самолет до Парижа. Как, кажется, давно это было! Я пересчитала мои жалкие остатки и зашла по дороге к дому в булочную. Жизнь без денег не пугала меня, я знала, что стоит мне собраться, стоит мне снова стать самой собой, как я найду способ прокормить одну непритязательную особу. Я купила батон белого хлеба, в соседнем отделе разжилась кефиром – проблема с ужином отпала. Андре говорил, что мы пойдем ужинать к его отцу, но я не думала, что это случится сегодня. Сегодня мы находились в состоянии войны, и впереди было главное, генеральное сражение.

Я уселась на лавочку на детской площадке напротив своего дома и распечатала пол-литровый пакет с кефиром. Батон я ломала и ела прямо так, руками. В моих окнах не было света, и это одновременно огорчило меня и заставило почувствовать себя ослепительно одинокой, как звезда, висящая в космическом вакууме. Еще бы! Андре сказал, что не станет меня ждать в квартире, естественно, он уехал. Чего я ждала? Он не звонил мне, не позвонил за целый день ни разу, и я тоже держалась из последних сил. Пока я была занята чем-то, было легче. Теперь стало невыносимо.

Я завинтила пакет с кефиром, запихнула в пакет оставшийся хлеб и поднялась с лавочки. Вечером на улицах было прохладно, ветер задувал под куртку – никакого бабьего лета, нормальная московская осень. Прошмыгнув в подъезд, я поднялась к себе. В сумраке собственной пустой квартиры я слышала, как бьется мое сердце. Что, если он не вернется? Что, если он передумал, и всем моим переживанием и сомнениям суждено перейти на качественно другой уровень – сожалений о прошлом? Я закрыла глаза и попыталась представить себе свою жизнь без Андре. Там, в Париже, сделать это было почти невозможно, он был там во всем: в музыке, летящей из летних кафе, в запахах, в воздухе, в звяканье велосипедов.

Здесь же, в пустоте моей квартиры, ничто не напоминало о нем. Спертый воздух рассеялся, было даже холодно – наверное, кухонная форточка осталась открытой. Откуда-то из-за стены глухо доносились равномерные ухающие звуки – кто-то слушал музыку. Я прошла в комнату, не раздеваясь, прислушалась – «Рамштайн». Только рокеров мне не хватало. За соседней стеной квартира сдавалась внаем, и хуже рокеров могли быть только алкаши-наркоманы. Впрочем, кто сказал, что рокеры не могут быть наркоманами? Хотя, с другой стороны, откуда тогда у них такие деньги, чтобы платить за квартиру в Москве? У нас тут любая коробка с тараканами стоит бешеных денег. Я подумала, что тоже могла бы сдавать свою квартиру в аренду, а сама жила бы в какой-нибудь теплой, полной цветов и ядовитых змей Камбодже. Далеко-далеко отсюда. Так далеко, что даже мысль об Андре не дошла туда.

Почему он не звонит? Хочет меня позлить? Выдерживает паузу? Решил преподать мне урок? Может быть, позвонить? Наплевать на гордость, к чему она мне. Позвонить?