Лотта Ленья. В окружении гениев

Маленькие грехи – Париж, 7 июня 1933 года

Когда Лотта вышла из театра Елисейских Полей, то не могла понять, в каком она городе. На премьере «Семи смертных грехов» было столько старых знакомых, что с таким же успехом можно было находиться и в Берлине.

Смеясь, они все вместе переходят каменный мост Альма, чтобы добраться до другого берега Сены. Решили продолжить празднование в баре. Даже Брехт приехал, после того как Курт по старой памяти выслал ему тысячу франков. Брехт настаивал, что не может оплатить пребывание в Париже. После того как он предоставил либретто, постановка его уже, видимо, не интересовала. Несмотря на напыщенность Брехта, Лотта должна признать, что ей приятно его видеть.

– Ну скажи, тебе понравилось?

Она подхватывает его под руку.

– Думаю, что было довольно симпатично. – Его взгляд равнодушно блуждает по направлению Сены.

Лотта отстраняется от него.

– Симпатично? То есть спектакль показался тебе абсолютно неинтересным.

– Может, мне просто не понравилась публика.

– Парижане для тебя ведь слишком чопорные? – Лотта смотрит на его поношенные ботинки и кожаную куртку с засаленным воротником.

Он пожимает плечами.

– Думаю поехать в Данию.

– В Данию? – Лотта удивленно смотрит на него. – А что там?

– Там можно, наверное, зайти в бар и завести умную беседу без того, чтобы какая-нибудь девушка легкого поведения села на колени.

Лотта смеется.

– По крайней мере, они будут одеты не так легко. На севере, должно быть, холодно. Но не думаю, что какие-то девушки могут сбить тебя с толку.

Его пьесы кишат проститутками, но в нормальной жизни можно было бы принять Брехта за благовоспитанного отца семейства – если только не обращать внимания, что елки на Рождество он ставит в нескольких домах.

Брехт громко выдыхает.

– Просто трудно следить за разговором, если кто-то гладит шею и спрашивает, пойду ли я в постель с одной или двумя.

– И что?

– Я сказал даме, что не могу ей дать ответ, потому что настолько увлекся беседой о диалектическом материализме, что мысль о еще большем возбуждении практически невыносима.

Лотту передергивает.

– Теперь мне жаль эту девушку.

– Какая ты жалостливая. – Брехт похлопывает ее по плечу и присоединяется в Касу.

Любуясь, Лотта смотрит ему вслед. Тилли обнимает ее за талию.

– Кого тебе жалко?

– Всех, кто не любит Париж.

Они смотрят на огни, отражающиеся в воде.

– А я люблю этот город. Я чувствую себя настоящей парижанкой. – Тилли кладет голову на плечо Лотте. – А ты?

– Мне здесь тоже нравится, но не знаю, хотела бы я стать парижанкой. Мне кажется, я везде как дома – на какое-то время, – отвечает Лотта.

– Разве не говорят, что дом там, где твое сердце?

Игриво приподняв бровь, Тилли кивает в сторону двух мужчин перед ними. И так как речь, скорее всего, идет об Отто и Курте, которые молча идут рядом друг с другом, Лотта не уверена, на кого именно намекает Тилли.

Отто постоянно держит оборону, защищаясь от Курта, что ужасно принижает его, тем более что Курт в ответ выказывает исключительную вежливость.

Я представляла его совсем другим. Как я могла подумать, что в нем есть что-то героическое?

Лотта целует Тилли в щеку.

– Могу тебе сказать, где находится мое сердце. Оно крепко сидит у меня в груди.

Смех Тилли заставляет всех обернуться: Курт, Отто, Брави, Нееры – все смотрят, как Тилли страстно целует свою партнершу по сцене.

– Ты прекрасна, – шепчет она потом Лотте на ухо.

Хотя уличные фонари светят недостаточно ярко, чтобы четко различить выражения лиц других, Лотта готова спорить, что у Отто оно скривилось от злости, а Курт приятно улыбнулся. Ни от кого из них не ускользнуло, что во время репетиций женщины явно сблизились. И Лотте кажется естественным, что в продолжение сценического действия они сливаются в единое целое, ведь Лотта и Тилли воплощают две стороны одного человека. Практичная Анна I, которую играла Лотта, поет, а страстная Анна II раскрывает душу в танце. При этом Анну I можно рассматривать как своего рода продавщицу товара, которым является Анна II. Танцовщица Тилли сразу поняла свою роль и соблазнительно преподносила себя как товар, который Лотта должна была тщательно проверить. Для них это было ново – изучать женское тело, но с самого начала они понимали, как должны прикасаться друг к другу. Они переплетались, пока Лотта не чувствовала мягкую кожу Тилли одновременно везде. Как будто скользнула в сшитое для нее шелковое платье, в котором ничего не стягивало и не сжимало. Они ели в кровати шоколадные конфеты и пили шампанское. И не возникало сомнений, что вслед за последним представлением они расстанутся без всякой боли.

Одной рукой Тилли хватает уличный фонарь и крутится вокруг него, напевая, будто в американском мюзикле.

– И вот он, наш домик в Луизиане.
Теперь мы возвращаемся в наш дом
на реке Миссисипи в Луизиане —

– Это моя партия! – восклицает Лотта, смеясь и подпевая подруге.