Ловчие

Листочек с номером телефона Насти я запихнул туда же, в паспорт, и с чувством выполненного долга вышел на улицу. Падал снег. Валил большими такими хлопьями, как и должно быть в преддверии Нового года. Да медленно, аж чудилось иногда, что сама воронка мира замедлила кружение…

“Воронка мира замедлит кружение”… Слова из песни Сороки. Про проводников ещё что-то было… Или про Проводника?.. Хрен знает. Я в клубе как под кайфом каким-то был и толком не понял ничего. Странное место. Наверняка убежище Сороки.

Я сплюнул, выматерился и пошёл вниз по Невскому. Навстречу попадались в основном туристы — улыбчивые люди всех цветов, которые ни сном, ни духом не знали про то, что случилось в городе не так давно. По правде сказать, я и сам не был особо осведомлён. Но я не лез туда осознанно и где видел упоминание — в разговорах ли слышал или по ТВ — старался не вникать. Не хотел ничего знать.

Коренных же жителей города, помимо неброскости в одежде, граничащей с неряшливостью, иногда можно было отличить по пасмурным лицам. У кого-то пострадали близкие, кто-то получил обморожение сам. Иные просто были озлобленными, несмотря на канун праздника. Как вот эта подвыпишвая девица, кричащая что-то неприятное в телефон своему, видимо, уже бывшему. Или вон тот высокий парень, с головой обмотанный клетчатым шарфом, что ледоколом пёр сквозь людей на той стороне Невского.

Настроение было ещё паршивей, чем до ночёвки в мастерской. В храм я старался не смотреть, чтобы не натыкаться взглядом на тень Лены, которую пьедестал именовал какой-то гжеей. Возвращаться мыслями ко вчерашнему совсем не хотелось.

Время ещё оставалось, и стоило бы заскочить в какой-нибудь ломбард, продать последнюю целую монету. Как ни крути, а дед будет очень недоволен, если я вернусь без телефона. Без связи плохо, да ещё и через храм патриарх перестал откликаться. Как бы не случилось чего…

Перевязка с пораненной вервольфом руки давно слетела, но заметил я это только сейчас. Странно, ещё вчера, когда лез по металлической шатающейся лестнице, предплечье болело, а теперь — ни капельки. Но выглядела не очень, хоть и не кровоточила.

Ближайшая подходящая вывеска попалась только в знаменитом доме Зингера. Я вошёл внутрь, огляделся. И тут звучала въедливая “Merry Christmas”. Сразу у входа стояла идеально ровная приземистая ёлка, наряженная одинаковыми по размеру шарами и красно-белыми витыми загогулинами леденцов, а откуда-то из-под неё доносилось “хо-хо-хо” электронного Санты.

Это оказался вовсе не ломбард, а сувенирная лавка с говорящим названием “Клюква”. Но прежде чем искать другой вариант, я решил предложить монету здесь. Мало ли. Ровными рядами вдоль стены на разной высоте стояли начищенные до блеска самовары “от мала до велика”. Одну стену занимали тарелки с видами Питера, другую — всякие значки-медальки времён СССР. Последние, видимо, неплохо шли в предпраздничные дни — возле них толпились не то китайцы, не то корейцы. Колонна по центру была заставлена матрёшками всех возможных и невозможных видов — всё для туриста, лишь бы тот раскошелился. Тут же были и ушанки, и балалайки, и всевозможные иконы-триптихи, и водка, на которой красным по белому для недоверчивых было написано “Vodka”. Не хватало медведей. И злого чекиста.

А, не, медведи имелись в ассортименте. Справа возле выхода висела репродукция знаменитой картины Шишкина “Утро в сосновом бору”, где на поваленном дереве резвились полугодовалые медвежата, а рядом, на другой картине, ревел потревоженный охотниками шатун. Да и “чекист”, как выяснилось, тоже был. Всем чекистам чекист.

Со стены нанизывал нас всех на взгляд ростовой портрет Сталина. И неизвестно, что отталкивало покупателей больше: чересчур натурально написанный вождь народов при кобуре и трубке или шестизначный ценник.

Расплывшаяся красная харя антиквара дополняла этот балаган. Огромный какой-то, с залысиной во всю яйцеподобную голову, он выглядел так, словно под одежду неведомо зачем напихивал хренову тучу воздушных шаров. От него так и ожидался порыв трижды смачно чмокнуть в щёку под сокровенное “то-ва-рищъ!”. И вот с ним-то моя привычка проверять всех подряд не подвела. Он оказался ловчим.

— О, прошу-прошу, — растянул улыбку старьевщик, довольный, как жирный кот при виде сметаны. — Чем могу быть полезен, собрат?

Последнее слово шаркнуло по уху неприкрытой фальшью. Я обернулся на китайцев, что никак не могли выбрать то ли тарелку, то ли значки с октябрятами, и выложил единственную целую монету на прилавок.

— Возьмёшь?

— А… всего-то… — разочарованно протянул антиквар и почти брезгливо поднял монету толстыми пальцами.

— Сколько? — нетерпеливо спросил я.

— Хм… Серебро… Посторонняя примесь есть, конечно же, но в пределах, м-да, в пределах… Тысяча семьсот девяносто… девяносто пятый, да. Екатерина уже давно Великая и почти мертва. Крым, естественно, наш. Пять тысяч рубликов, милчеловек.

— Шесть.