Ловчие

Никакого бетона: ни вокруг, ни снизу. Под ногами огромное множество каменных шариков разных размеров, да на таком крутом склоне, что я еле удержал равновесие! Перехватило дух, я взмахнул руками, и лишь каким-то чудом не спровоцировал движение всей этой массы. Шумел ветер, воздух был как бы густой, осязаемый, и порывы ветра даже по касательной норовили столкнуть меня со склона. Я обернулся, насколько смог. Огляделся. Это была зыбкая гора какая-то. Насыпная, что ли. Снизу не подняться, никак.

Вот же японский бог… Надо усвоить, что так делать не стоит. Что ниже, в сфере сущностей, ландшафт может быть совершенно непредсказуемым. Сначала — затормозить вращение реальности, заглянуть. И только потом проваливаться. А то ведь так и убиться недолго!

Кто бы там внизу ни шпионил, шансов подобраться ко мне через “подвал” у него было откровенно мало. Я вернулся в парадную, и первым делом — к лестнице, перегнулся через перила, вытянув шею. Никого. Но такие вещи не мерещатся. После секса с Сабэль уже ничто нельзя списать на “показалось”.

Я снова поднялся по шаткой лестнице и провернул ключ в замке. Упёрся плечом, надавил. Ох и тяжёлым же оказался люк! Как же она каждый день… сама-то…

Чердак обнял кромешной тьмой — хоть глаз коли. Пока искал зажигалку, люк не закрывал. Какой-никакой, а свет. Но когда нашёл, первым делом опустил его, задвинул на нём защёлку и даже привалил каким-то ящиком потяжелее, что стоял рядом. Нафиг всякие тени без источников. С мопеда.

И если до этого меня одолевали отголоски сумасшедшего дня — все эти жемчужины, Лэйлы, исцарапанные монеты и настоятельные рекомендации прибыть на допрос в Вотчину, то сейчас их как отрезало. Отшибло всё захлопнувшимся люком. Почти всё…

Промолчи он в такой момент, ушастый сучонок в храме не был бы самими собой. Едва Жигуль зафальшивил “Only you”, я вышвырнул его обратно в заповедник, с безразличием наблюдая, как исчезает одно деление жизненной энергии. Почему он выбрал именно эту песню, я даже думать не хотел…

Выключатель нашёлся в том же месте. Где ж ему ещё быть? Я выдохнул, внутренне приготовившись ко всякому, и щёлкнул им. Но этот звук оказался звуком крушения моих надежд. Свет не зажёгся.

— Тв-в-вою мать.

Едва я отпустил нагревшуюся клавишу зажигалки, темнота взяла своё. Я ослеп.

Вдруг стало как-то… пусто. Как если бы я очутился не на чердаке посреди Питера, а в космосе, за пределами Солнечной системы, где до ближайшей задрипанной кометы хренова туча световых лет.

Блин, на что ты надеялся? Тут поди уж и картин-то нет. Всё вынесли, да продали. И её нет. Лены вообще больше нет. Давно. Холод остановил её сердечко, а ледяное крошево заполнило лёгкие, пока ты плёлся по снегу, невменяемый от шока. Она утонула вместе с твоим сыном, которого ты посадил на переднее сидение вместо себя… Которого заставил пристегнуть ремень грёбаной безопасности, в итоге его и убивший…

За чем ты сюда шёл? За кем? На что надеялся, болван, ведь даже…

Я затих на полумысли. Запах… Запах!

Я помнил его! В дни, когда работа не простаивала, Лена приносила его даже домой. Так пахла её жизнь, её суть, она сама! Так пахла краска, которой она писала, но исключительно… свежая.

Я сглотнул. Не хотелось даже шевелиться, чтобы не дай бог не прогнать наваждение, но я всё же опустился на пол. Стало жарко. Не внезапно — отопление тут и работало. Стянул шапку и медленно, — в жизни ничего так медленно не делал! — чтобы не шуметь, расстегнул пуховик. Казалось, я что-то слышал. Как… мотивчик какой-то. Негромкий, порой проваливающийся, срывающийся. Такой обычно напевают с сомкнутыми губами, когда работа в радость, когда мысли сопровождают светлые, чистые. Я сглотнул, чувствуя близкие слёзы.

Нет! Даже не дышать громко! Лишь бы не спугнуть, лишь бы не нарушить морок!..

Кто-то напевал совсем рядом. Я глушил приставучие мысли, сопротивлялся им как мог, хоть за ними-то и пришёл сюда. Так напевала Лена. Тут напевала Лена. Она была всё ближе и ближе, чудилось, что я ощущаю движение тёплого воздуха, потревоженного её перемещением по тесной мастерской и несшего запах свежей краски…

Прикосновение было лёгкое-лёгкое. Несмелое. Стыдливое. Её прикосновение. Родное — ни с чем не перепутать даже спустя тысячу лет! Рука скользнула по щеке, прошлась слегка по волосам и… напоследок игриво коснулась самого кончика носа. Я задрожал, переполняемый такой бурей эмоций, которой хватило бы на целый город! Так делала Лена. Дурацким этим своим тычком в нос она жутко раздражала меня, но… Сейчас я был готов за него умереть.

Пуховик был уже на полу, когда я, не веря в происходящее, потянулся руками сам. И ждала меня не пустота. Не холод, нет. А тёплая кожа — гладкая и всегда мурашками под моими пальцами. Лицо, постоянно прикрытое волосами. Шея. Плечи, грудь, талия. Я, готовый уже поверить в реальность всего этого, скользнул ниже, к животу.

И натолкнулся на шрам. Грубый след от кесарева сечения чуть ниже пупка.