Love.и куска.me

Она откинула назад свои длинные волосы, подошла ближе, обняла его со спины, испачкав свое платье в его крови. Позади этой пары расстилалось мерзкое, грязное болото, в котором, как насекомые, копошились тысячи и тысячи людей с обезображенными лицами. А впереди открывалась дорога, чистая и никем, и ничем еще не испачканная.

– Знаешь, я боюсь по ней идти. Она такая чистая. А я весь в крови.

– Не переживай. Пойдем утром, когда солнце взойдет и высушит кровь.

– Ты не будешь оборачиваться назад?

– Никогда.

– Хорошо. Тогда ночуем здесь.

Когда солнце зашло, они развели костер на границе болота и суши, стараясь не вслушиваться в голоса людей-насекомых, не способных покинуть свое болото и злящихся на яркие звезды, завидуя их свободе. Они тихо сидели у костра, в обнимку, курили, пели, грустили и радовались. Ближе к утру, они замолчали, с нетерпением ожидая рассвета. Ждали, молча смотря друг на друга. А потом в один голос произнесли:

– Знаешь, давай поженимся.

Как это было красиво, как костер у реки на закате. Но от костра рано или поздно остается лишь пепел. Стереть его с лица и выбросить в окно, чтобы он смешался со снегом и осел на чужих лицах фальшивыми слезами. Мне нужно скорее избавляться от этого. Так что, сердце, остановись. Зачем тебе дальше спешить и болеть снова? Зачем тебе снова терпеть врезающиеся в легкие осколки, осколки, проникающие в пищевод и рвущие тебя изнутри? Моя тень растает, как утренний снег ранней весной. Весной. Мое тело прорастет подснежниками. Но раз так – почему я раз за разом беззвучно, одними губами, пытаюсь достучаться до далекого теперь сердца, пытаюсь, но так и не могу озвучить это ненавистное: «Помнишь?»

Ты помнишь, как радовалась ударам моих рифм по выбеленной коже твоих откровений? Наверное, помню лишь я; помню, и понимаю, что все меняется. И где это тихое: «Твоя»? Нет его больше. Растворилось за призраками ободранных стен нашего прошлого. Ты уже забыла, как мои зубы скользили по твоей шее вслед за губами, а язык ставил прощальную точку после наших исповедей нагишом. Все меняется. Кроме этого голода внутри меня. И ночью ты снова будешь спать. Просто спать. Но уже в объятиях новых чувств, новых снов и нового своего партнера. А я стою у открытого окна и зеваю. Как скучно. Я пытаюсь петь о новых чувствах, о новых лицах, о новой коже и новых губах; пытаюсь, а пальцы, так же, как и два года назад скучают по тебе. И кожа скучает по твоему дыханию. И что-то такое обидное внутри, от чего хочется разорвать на куски свою похоть.

Черт побери. Из чего же, из чего же тебя сделали? Нервно срывается вниз мое чувство необходимости тебя рядом. Я пьян от усталости. Сердце срывается вниз вслед за чувством. Вернись, порви мою кожу своими зубами в порыве гнева и страсти. Гнев. От обиды. За то, что лишь я умею дарить тебе это «волшебно». Обиды, за то, что я обещал убить тебя, если ты станешь чужой. Обещал, но не сдержал слова и просто ушел, оставив тебя с миром. И теперь убиваю тебя в себе. Ласково. Пока ты болезненно спишь этим утром, а я уже бодрствую. Прости. Быть может, завтра я подарю тебе чарующий сон о том, чего у тебя никогда не будет, о том, что ты навсегда потеряла, о том, что ты не сможешь вернуть – пусть же хотя бы во сне ты обретешь желаемое. Возможно, тебе не захочется просыпаться, возможно, тебе станут противны изгибы твоего неба, но надеюсь, такого не случиться. Завтра. Шаг, еще шаг, назад не оборачиваясь. Завтра станет легче. А сегодня я прошу прощения за то, что убил тебя.

Дрожащими пальцами хватаю телефон и набираю: «Возвращайся скорее. Спаси меня из этого дерьма». Замираю, жду ответа, но – тщетно. Может быть, она спит. Может быть, занята. Или телефон сдох. Или денег нет. Вариантов безответных сообщений – тысяча, но отчего-то кажется, что ей просто нечего ответить. А мне нужно посмеяться, давай, придумай что-нибудь смешное и не обижайся на нее. Я не могу, я не выдержу, я ревную ее ко всему на свете, к ее полотенцам, ее зубной щетке и уж тем более к ее нижнему белью. В конце концов, не она, а ты стоишь на краю обрыва.

На краю обрыва рос двухэтажный дом. Да-да, вы не ослышались, он именно рос, запустив в землю громадные черные корни. Во всем остальном, это был самый обычный загородный дом с просторной верандой, небольшим балкончиком на втором этаже и громоотводом в виде заезды на палочке. Как и почему из деревянного дома вырос этот железный громоотвод, Дима не имел ни малейшего понятия. Хотя его не удивляли ни ржавые петли, ни стекла в рамах, ни сам факт того, что из земли растет дом. А вот громоотвод волновал.