Love of My Life. На всю жизнь

Еще одним больным вопросом были хорошие манеры. Мать неустанно дрессировала нас, обучая вежливо обращаться с просьбой и отказываться от второй порции пудинга, даже если нам ее очень хотелось. Линетт никогда бы не осмелилась возразить взрослому или каким-то образом привлечь к себе излишнее внимание. Что касается меня, то я тоже прекрасно знала все правила, но забывала их с завидным постоянством, непрестанно испытывая терпение своей многострадальной матери.

— Линетт — такая славная девочка, — говорила Анжела Феликоне моей матери, когда та расплачивалась за кофе и мороженое у старомодной кассы на сверкающей мраморной стойке «Маринеллы». — Как бы я хотела иметь такую дочь!

Анжела — очаровательная, элегантная Анжела — выразительно закатывала глаза, в то время как ее сыновья бегали, шумели, смеялись, играли в стрелялки, боролись, катались по молу и путались под ногами у официанток. Это было так здорово и весело, что я не понимала, как их мать может хотеть какую-то скучную девчонку.

— Им бы следовало быть построже со своими мальчишками, — говорила моя мать. — А то так и до беды недалеко. Они плохо закончат, помяните мое слово.

Пророчества моей матери не оправдались. Единственным неблагополучным ребенком в Портистоне оказалась я.

Линетт была почти на четыре года старше. Так же как и у меня, у нее были прямые темные волосы, серо-зеленые глаза, веснушки на лице и руках и слегка неровные зубы. В отличие от меня, она ничего не теряла, не ломала и не портила. Линетт никогда не ссорилась, не кричала и никогда не злилась. Она нравилась окружающим, не прилагая к этому никаких усилий, занималась спортом, музыкой и прекрасно училась. Она всегда была доброй, умной и красивой.

Я уверена, что мать любила ее больше меня. Да и могло ли быть иначе? На месте матери из нас двоих я бы тоже выбрала Линетт. Любой бы выбрал.

К тому времени как я поступила в уотерсфордскую среднюю школу для девочек, Линетт уже была одной из лучших ее учениц. Через три года, когда ей исполнилось восемнадцать, ее избрали старостой школы. Она играла в школьном оркестре и в оркестре графства и дважды становилась финалисткой ежегодного конкурса молодых талантов ВВС. Линетт получила заманчивые предложения от нескольких ведущих университетов страны, включая Оксфорд, но предпочла Лондон.

На блестящем фоне сестры я выглядела весьма бледно.

Из-за астмы я так и не смогла достичь особых успехов ни в хоккее, ни в нетболе, хотя основная причина заключалась в том, что я испытывала непреодолимое отвращение к любому коллективному виду спорта. Не обладала я и какими-либо музыкальными способностями. Правда, какое-то время я брала уроки игры на пианино, но меня постоянно сравнивали с моей талантливой сестрой и, как можно догадаться, эти сравнения были не в мою пользу. Я была слишком ленива, чтобы бесконечно играть гаммы и упражнения, а уровня мастерства, необходимого для исполнения чего-то другого, я так и не достигла.

Особым умом, в отличие от Линетт, я тоже не блистала — по результатам экзаменов обычно оказывалась в нижней трети списка. Никогда в жизни я не побеждала ни в одном конкурсе, и учителя недвусмысленно дали понять и мне, и моей матери, что вряд ли найдется университет, который захочет видеть меня в числе своих студентов.

Тем не менее, когда я стала подростком, выяснилось, что во мне есть нечто такое, чего нет в Линетт. Я нравилась мальчишкам. Они бегали за мной. Они толкали меня. Они дергали меня за косички и отбирали вещи, чтобы привлечь мое внимание. Я возмущалась и жаловалась, но в глубине души понимала, что они делают это лишь потому, что я им нравлюсь. Мне льстило их внимание. Это повышало мой статус в глазах остальных девчонок, и я стала совершенствовать то, что мне было дано природой. Я подворачивала пояс на юбке, делая ее короче, закатывала рукава, мазала губы вишневым блеском и красила ресницы. Я начала дерзить учителям. Я постоянно жевала жвачку.

Мать видела, что творится с ее младшей дочерью. Сначала она ничего не говорила прямо, а только наблюдала и молча переживала. Но время шло, мой внешний вид и мое поведение становились все более неприличными и вызывающими. Тогда она попыталась приструнить меня, призывая к умеренности и постоянно напоминая о необходимости блюсти свое честное имя. Но я оставалась глуха к ее увещеваниям и продолжала холить и лелеять тот единственный талант, который был мне щедро отпущен природой.

К тому времени у матери появился друг. Это был некий мистер Хэнсли, и мать требовала, чтобы мы называли его дядюшка Колин. Но при каждом удобном случае я старалась подчеркнуть тот факт, что на самом деле мистер Хэнсли никакой нам не дядюшка. Мать познакомилась с ним на одном из церковных собраний, и он был скучнейшим человеком на земле. Сейчас я даже не могу вспомнить, как он выглядел. Помню только, что у него было узкое лицо, плохие зубы и жиденькие, мышиного цвета волосы. Я понимала, что он не испытывает ко мне особой симпатии, и эта неприязнь была взаимной.