Loving Longest 2 (СИ)

И она поняла. Тот, кого эльфы называли Феанором, валар — Макаром, а майар — Рамандором, сделал то, что мог, то, что ему не разрешалось делать в пределах Арды вне своих владений. Он повернул назад для Финголфина течение времени, чтобы тот снова вступил во время двадцатилетним юношей — и чтобы для него исчезли все тяжёлые и страшные воспоминания, всё, чему он подвергся отчасти по своей вине — но в основном по вине Феанора. У него, наверное, осталась память о Феаноре — занятом, замкнутом, увлекающимся, но добром; о Феаноре, который был только эльфом, таким же, как он сам, до того, как он нашёл оболочку Сильмариллов. И, — наверное, увы, к счастью, — из его памяти совершенно изгладился несчастный Финарфин, будто его и не было. Если дети захотят напомнить ему о себе, наверное, это будет возможно; но всё равно след всех этих лет у него в душе стёрся навеки.

Она подумала, что это, может быть, огорчит их — но ни она, ни они, наверное, не стали бы оспаривать решение Феанора, подсказанное лишь безграничной любовью к брату.

Финголфин повернулся. Его любимая сидела рядом, на стуле, а на столе была коробка с шахматами, его любимая синяя кружка с зайчиком, любимая голубая тарелка (там на ободке было три птички, у одной был чуть сколот хвостик), на которой лежало печенье. Чуть поодаль на стене висела его любимая лютня, подарок отца — все дорогие ему вещи из родительского дома.

— Привет, — сказал он. — Это же ты?.. Ты приходила ко мне в гости… — Он покраснел. — Ты не сказала тогда, как тебя зовут. Я совсем не помню, как здесь оказался. Что со мной?

— Просто мы теперь с тобой живём здесь, — ответила она. — В Эндорэ. Как-то так получилось. Это долгая история. Просто ты теперь уже совсем взрослый, Ноло.

— Правда? — сказал он. Он был безумно влюблён в неё, так долго — в его памяти это были целых три года! — что ему даже не хотелось сейчас думать о том, как он сюда попал. Он просто очень хотел быть счастливым — потому что она теперь рядом, она, и больше никого. — Я очень долго ждал, когда ты придёшь снова в наш дом. И так и не дождался. Но раз я теперь взрослый, наверно, просто меня теперь выдали за тебя, правда, или как это называется? Поэтому мы теперь живём вместе?

— Ну, можно и так сказать, — ответила она, целуя его в нос. — С сегодняшнего дня.

Надо сказать, что теперь сам Пенлод не был так уверен в любви Тургона, да и в своей любви к нему. С тех пор, как тогда, в Гаванях, когда ему сказали, что словарь, явно написанный кем-то из образованных нолдо в заточении, написал Квеннар — то есть Фингон (Пенлод всегда знал тайну его псевдонима), — его отношение к Тургону изменилось. Теперь Пенлод понимал, что всё это время, весь этот ужасный год с лишним в Ангбанде рядом с ними находился Фингон. Тургон искал в объятиях у него, Пенлода, утешения в своём одиночестве — и в то же время знал, что на самом деле он не один. И, зная Тургона давно, Пенлод был почти уверен, что первые его мысли были всегда о брате, а не о нём, Пенлоде.

Тургон сидел в своём кабинете. Королевский дворец не стали отстраивать: он взял комнату в доме, принадлежавшем некогда Маэглину. Войска Мелькора всё-таки старались обойти этот дом стороной, и он почти целиком уцелел. Именно здесь Тургон принимал посетителей: его, казалось, совершенно не смущали тёмные воспоминания о племяннике.

Пенлод зашёл к нему. Перед Тургоном лежали какие-то счета, большая пачка писем, образцы камня и других строительных материалов. Он, как обычно, быстро, точно, расчётливо прорабатывал всё, что было перед ним: подписывал счета, отмечал на письмах «ответить лично» или «передать Дуилину»; потом рассортировал материалы, раскрыл странички справочника по минералогии, разложил по ним несколько камней и задумался.

— Я могу с тобой поговорить? — наконец, решился Пенлод.

— Конечно! Я очень рад тебя видеть. Это всё утомительно, хотя отчасти и приятно, — сказал Тургон, откладывая книгу.

Пенлод сел на стул. Он не хотел смотреть ему в глаза, и говоря то, что он хотел сказать, всматривался в новенький, хотя и простой и красивый, ковёр, который выткала для Тургона Найнет.