Ловкачи

– Ну и прекрасно. Что же касается пани Брониславы Сомжицкой, то ей ты можешь и даже должен сказать всю правду, то есть что я не в Москве, а в Бресте, ни сам ей оттуда писать не буду, ни от нее писем не жду из простой осторожности, как бы мои сумасшедшие барыни не проведали истинное место моего пребывания, но что я без нее жить не могу и вернусь скоро-скоро к ее очаровательным ножонкам.

Он хотел еще что-то прибавить, но вдруг остановился, невольно заинтригованный странными знаками, которые какой-то еврей издали посылал в их сторону и которые, несомненно, должны были относиться к Леберлеху. Убедившись в этом окончательно, Хмуров сказал:

– Послушай, этот человек хочет тебе что-то сказать.

– Нехай его хоче, – равнодушно отозвался Леберлех.

– Ты его знаешь?

– Знам, ясний пане.

– Кто же он?

– Не очень важную персону.

– Но кто же именно, говори, – настаивал Хмуров, которого это несколько тревожило.

– То Штерк, фактор из «Саксонского отеля», – объяснился наконец Леберлех.

– Так пойди же узнай, что ему нужно?

Леберлех не особенно охотно отошел, считая «Саксонскую гостиницу» рангом ниже «Европейской», а стало быть, и тамошнего фактора куда ниже самого себя. Но едва Штерк успел ему что-то сказать или о чем-то его спросить, как он кинул ему слово «чекай», то есть жди, и почти бегом устремился к Хмурову.

– Пан ясний не зна, чего он от меня хоче?

– Нет, не знаю.

– Он просит ему сказать, куда ясний пан еде?

– На кой черт это ему нужно? – спросил Иван Александрович, несколько встревоженный.

– Его послала пани из его «Саксонского отелю». Я мыслям же, то есть сама пани, ктора…

– Ты прав, Леберлех, зови его сюда, я сам с ним поговорю.

– Штерке, коме-хер! – прокартавил Леберлех в сторону своего коллеги.

Штерк боязливо придвинулся.

– Тебе надо знать, куда это я еду? – спросил его Хмуров. – Так ступай, скажи тем, кто тебя послал на разведки, что я уехал в Москву, вот и билет мой. Видел?

Еврей рассыпался в извинениях, в благодарностях и удалился. Но уже раздавался второй звонок. Хмуров, все сопровождаемый своим фактором, вышел на платформу и пошел к вагону первого класса. Еще несколько минут, еще звонок – последний; он кивнул Леберлеху, который поймал его руку и поцеловал рукав его пальто, поезд должен был сейчас тронуться; вдруг бедный еврей как-то привскочил и спросил:

– А Сарре ничего не надо будет от ясного пана сказать?

– Скажи Сарре, что я очень люблю! – вздумалось вдруг Хмурову подшутить, и он скрылся в вагоне.

XXX. Миркова

Хмуров благополучно катил в Москву с полною уверенностью получить там из конторы «Урбэн» значительную сумму застрахованного и мнимоумершего Пузырева, да только радостно посмеивался над теми наивными и доверчивыми людьми, которых он так ловко провел в Варшаве. Ни жалко кого-либо из них, ни стыдно перед кем-нибудь ему не было, и даже, напротив того, у него хватало духа потешаться над их глупым положением.

Что касается Мирковой, то он как-то мало о ней думал, примирившись с сознанием, что все его планы и надежды относительно ее богатств пора покинуть.

Легко приобретая, он легко и терял. Даже теперь, сидя в вагоне и едва отъехав от Варшавы, он думал прежде всего о своих личных удобствах и затем строил воздушные замки насчет будущего.

Едва показался обер-кондуктор, Хмуров обратился к нему тем тоном полуласковости, полуприказания, который он усвоил себе для беседы со всеми вообще прислуживающими и который им всем почему-то и нравился, и внушал к нему уважение.

– Послушайте, мой милый! Я не успел в Варшаву распорядиться насчет спального вагона. Пожалуйста, узнайте, есть ли место?

– Должно быть, есть-с, – почтительно ответил обер, приложив даже по-военному руку к фуражке, так как с пассажирами первого класса принято обращаться с высшею деликатностью, ибо, не ровен час, можно не то что на персону, а просто-таки на влиятельную особу наскочить. И, наклонившись еще немного, все с рукою у фуражки, кондуктор прибавил: – Впрочем-с, сию минуту доложу-с.

Он вскоре вернулся.

– Имеется даже особое малое отделеньице-с, ваше сиятельство, – отрапортовал он.

Приняв величанье как должную и вполне ему подобающую дань, Хмуров ласково сказал:

– Спасибо, голубчик. Пожалуйста, на первой же станции распорядитесь о переноске моих вещей. А то мне до Москвы далеконько ехать.

– Слушаю-с, – ответил кондуктор, отдал честь и пошел дальше.

Когда же Иван Александрович еще удобнее расположился в отдельном маленьком купе интернационального вагона, мысли его приняли иной оборот и стали сперва пытливо, а потом и смелее забегать в будущее.

Будущее!

Великое слово, великая тайна, светлая, манящая и радужная, по надеждам; часто страшная, мрачная и беспощадная в действительном своем осуществлении!..

Но Хмуров верил в эту звезду. Лучшим доказательством благосклонного покровительства неведомой силы он считал только что приключившееся с ним: сорвалось с одной стороны, и в то же время вдруг открывается, как раз вовремя, значительная поддержка с другой. Уже это могло служить предзнаменованием прекрасной эры в его жизни. И фантазия унесла его вперед.