Ловцы Троллейбусов

Женщина в черном шагнула ко мне и мягким уверенным движением расстегнула единственную пуговицу. На безымянном пальчике левой ее руки, поймав лучик света, блеснуло тоненькое кольцо с голубым прозрачным камешком. Где-то в отдалении мелькнули веерные листья пальмы. Защебетала птица. Два раза, как в деревне на прохожих, гавкнула собака.

Коридор, по которому мы двинулись, напоминал зимний сад. Вдоль стен, в деревянных, стиснутых железными обручами кадках, стояли маленькие, крепкие, но желтоватые из-за недостатка света пальмы. Из темно-зеленых кашпо свешивались и расползались мелколистные гирлянды змееподобных вьющихся побегов. К сдобному запаху здесь все отчетливей примешивался сырой запах тропиков.

– У вас очень красиво, – сказал я.

– Молчите, – велела женщина и приложила к губам указательный палец. Она легко ступала по темным от времени половицам, которые сдавленно поскрипывали.

Мы миновали две затворенные двери с массивными бронзовыми ручками, затем высоченную шведскую стенку с отполированными до блеска перекладинами и вступили в торжественный полумрак комнаты с тяжелыми бордовыми занавесями на окнах. Приглушенный голубоватым абажуром свет исходил от изящного бра над бордовым диванчиком на гнутых ножках. Старинный пузатый буфет в полумраке глядел надменно. На угольно-черном пианино радужно искрились две стройные хрустальные вазы. Не вписывался в интерьер только телевизор в углу. А пол закрывал мягкий ворсистый ковер. Увидев его, я успокоился: вода, попавшая в ботинок, имела обыкновение вытекать, разнежившись в домашнем уюте.

Женщина в черном присела на краешек дивана. Я опустился рядом и тут же утонул в обволакивающей его мягкости. Сделав попытку выкарабкаться, взмахнул руками.., Женщина наблюдала за мной внимательно и участливо.

– Меня зовут Вероника Артемьевна, – сказала она. – А маму – Калисфения Викторовна. Дайте мне руку. – И сжала запястье очаровательными пальчиками. – Ну да, пульс учащен. И дыхание неровное. – Грациозным движением она поправила тугой каштановый локон.

Наступила тишина. Слышно стало: точит старое дерево шашель.

На противоположной стене, заключенная в тяжелую раму, темнела огромная картина. Я никак не мог понять, что на ней изображено: полумрак, и отсвет падал неудачно. Масло блестело, как вода под фонарем на асфальте...

– Это папе подарили, – сказала Вероника Артемьевна, проследив направление моего взгляда. – Он собирал все, что связано с морем. Он был капитаном дальнего плавания.

Я кивнул.

– У меня такое ощущение, что мы с вами где-то виделись, – сказала она.

– В троллейбусе, – выдохнул я. – И еще раньше, у фонтана.

В комнату вбежал пес, отрывисто тявкнул.

– Элизабет приглашает нас к столу, – сказала Вероника Артемьевна.

В столовой мебель была светлая – из груши, с бронзовой инкрустацией. Свет праздничной хрустальной люстры был чересчур ярок, от этого все вокруг казалось слегка матовым.

Я продел за ворот крахмальную салфетку. Взял в руки тяжелые серебряные вилку и нож... Я специально замедлял движения, желая выглядеть сытым. Вообще старался проявить тот максимум учтивости и почтения, на какой был способен. Нахваливал яства и зимний сад, что нас окружал.

– Еще бы, – польщенно соглашалась Калисфения Викторовна. – Вы попали в знаменитую семью. В нашем доме долгое время находилась привезенная моим мужем говорящая щука. К несчастью, ее похитили, чего мой муж не смог пережить...

Я сочувственно вздыхал, перебарывая подступившую сонную дремоту.

А когда собрался уходить, Калисфения Викторовна внесла в прихожую пальто с прочно пришитыми пуговицами.

Городские деревья

Ах, осень, прекрасное, лучшее, может быть, время года! Солнце и пьянящая сырость, сухая острота мороза и пряный запах палой листвы, тяжелые, словно сгустки крахмала, облака и ни с чем не сравнимое, внезапное, позабытое с прошлых холодов блаженство домашнего тепла...

Кутаясь в пальто, я прохаживался перед входом в парк, возле массивных чугунных ворот. Асфальт почернел от дождя. Лужи лежали на боку и отражали перламутрово-серые тучки. Редкие капельки, лениво летевшие с неба, их пощекотывали, тучи вздрагивали от удовольствия.

За оградой недвижно застыла шестерня чертова колеса с привешенными к ней разноцветными кабинками.

Первым я увидел Элизабета – он лавировал между озерцами луж. Поводок связывал его и хозяйку. Они приближались стремительно, почти бегом. Она летела по воздуху, едва касаясь земли. На ней был черный котиковый жакет, небрежно распахнутый, так что открывалась желтая поперечная полоска на темно-зеленом свитере. Облегающие брюки, заправленные в короткие сапожки, мелькали быстро-быстро. На голове красовался картуз с длинным козырьком. Болталась перекинутая через плечо спортивная сумка.

– Я опоздала немного, – задыхаясь, проговорила Вероника Артемьевна. – В последний момент надумала захватить термос с чаем.

Действительно что-то булькало в сумке, когда я ее забрал. Она оказалась тяжеловатой даже для моего плеча.

– Будет сильный дождь, – сказала Вероника Артемьевна. – Я чувствую. И мама видела сон к дождю. Не боитесь?