Ловцы желаний

Я попросил часового проводить батюшку до его кареты, а сам быстро пошел в лазарет.

Доктор Госс осматривал солдата, заглядывая ему в глаза. Тот был бледен. Мы поприветствовали друг друга.

— Уже начинается озноб и легкая дрожь, — сообщил Госс. — Я сделал кровопускание. Через глаза еще не шла. Признаться, никогда не доводилось видеть такого.

«Скоро увидите», — невесело подумал я, а вслух произнес: — Не думали перевезти его в город?

— А смысл? — пожал плечами Госс. — Пока доедем, пока примут, зарегистрируют — помрет солдатик.

Тот, о ком говорили, переводил обреченный взгляд с одного лекаря на другого, не в силах ничего поделать. Я не мог смотреть ему в глаза.

— А хина у вас имеется? — поинтересовался Госс.

— Да, но…

Договорить я не успел. Солдат вскрикнул и повалился на кровать. Тело его затряслось, из уголков глаз выкатились алые струйки. Через какое-то время все было кончено. Герой, прошедший войну и отмеченный наградами, бездыханно лежал, уставившись остекленевшими глазами в потолок. А тот, кто его убил, разгуливал где-то неподалеку.

Когда спустя несколько часов я зашел к начальнику, Алфимов был там. Они что-то оживленно обсуждали.

— Хорошо, что зашли, — бросил Юрковский, увидев меня.

— Уже трое, — вымолвил я упавшим голосом.

— Слыхали, — вздохнул Юрковский. — Можицкий себе только что язык отнял.

— Что? — Глаза мои округлились. — Каким образом?

— Откусил, шельма, — пояснил Алфимов. — И передал с нетронутым ужином. Еще вот это вам просил доставить, — Николай подал мне сложенный вчетверо листок, подписанный «доктору Савичеву».

Я бегло пробежался по строчкам.

— Пишет, что не желает больше приносить горе своими словами, — произнес я после прочтения.

— Да знаем, читали, — махнул рукой начальник.

— Что с ним сейчас? — поинтересовался я.

— Госс с ним занимается, — ответил Алфимов.

Я нервно заходил по кабинету.

— Это все совершенно запутывает, — заговорил я сам с собой. Обратив внимание, что от меня ждут объяснений, продолжил: — Можицкий не мог притворяться, он и в самом деле слышал голоса. Понимаете, он мог запросто умереть от болевого шока!

— Ваша версия не укладывается в наше понимание, — обеспокоенно произнес Алфимов. — Никто не возьмет в сообщники душевнобольного…

— Я не сказал, что он душевнобольной! — возразил я. — Он слышит голоса в голове.

— Что-то я не возьму в толк, — не понял Юрковский. — В чем разница?

Алфимов тоже непонимающе воззрился на меня.

— Вдруг у Можицкого способность предугадывать несчастья, которые происходят у нас в последние дни? — попытался пояснить я.

— Если допустить подобное, — отреагировал Алфимов, — то придется признать, что людей убивает Демон Окаменения.

— Не упрощайте, Николай! — взвинтился я.

В этот момент в кабинет заглянул доктор Госс:

— Яков Михайлович! Арестант вас к себе требует.

— Может, адъютанта ему еще выделим? — вознегодовал Юрковский.

— Как он? — поинтересовался я у Госса.

— Рану я присыпал, — ответил тот. — Очень возбужден, все время вашу фамилию пишет и в нас бумажки швыряет.

Юрковский недовольно покачал головой.

Можицкий выглядел неважно. Как только я появился, он сразу пересел за стол и начал писать. Заканчивая очередную мысль, подавал листки мне.

«Он в ярости, — значилось на первом листе. — За то, что я совершил, жертв станет неизмеримо больше».

— Но зачем вы это совершили? — спросил я. — Теперь будете передавать его слова на бумаге. Ради чего было причинять себе вред?

«Я был в отчаянии, — объяснил Можицкий. — Но стало хуже. За свою строптивость я должен буду видеть его жертвы».

— Он будет вам их показывать?

«Я буду это делать».

— Не понимаю.

«Я должен выйти из камеры и показать того, кому суждено умереть следующим».

Юрковский не возражал, а точнее — ему было все равно. Алфимов от комментариев воздержался. В сопровождении двух охранников мы с Можицким вышли из камеры. Он повернулся и пошел по коридору. Мы двинулись за ним. На развилках арестант замирал на какое-то время, поворачивался в известную лишь ему сторону и шел дальше. Словно он уже бывал здесь не раз. Выйдя на улицу, мы направились к баракам, затем зашли в один из них. Можицкий подошел к кровати, на которой отдыхал после ночного дежурства унтер-офицер Терехин, и указал на него рукой.

Услышав шум от сапог, Терехин открыл глаза и вскочил, ничего не понимая.

— Что? Что такое? — растерянно оглядывал он всех нас.

— Как ваше самочувствие, Пантелей? — спросил я его.

— На дежурстве как будто слабость почувствовалась, морозить стало, — он поежился. — А почему вы спрашиваете?

Какое-то время он глядел на меня, затем на Можицкого, пока до него не дошло.

— Нет! — замотал он головой. — Почему я? За что?

Неожиданно Пантелей вскочил и бросился на Можицкого, повалив его на дощатый пол.

— Сволочь! — кричал Терехин, сдавливая арестанту горло. — Сам подыхай, бесово отродье!

Охранники насилу его оттащили. Можицкий отбежал к стене, кашляя, нечленораздельно мыча и бросая на Терехина испуганные взгляды. Я попросил отвести его обратно в камеру, а унтер-офицера проводил до лазарета. На пути туда Пантелей пустил слезу.

Вскоре в лазарете появился Алфимов.