Ловушка для птиц

Вся его предыдущая жизнь не давала даже намека на ответ. Вернее, та часть жизни, которая стала достоянием общественности и к которой (посредством интернета и бесед с посвященными) приобщился Брагин. Было несколько странностей, и они никак не хотели вписываться в ландшафт, обычно окружающий знаменитость. Об «этом Хаммурапи» следователь собирался подумать позже – когда соберет достаточно материала для анализа и систематизации данных. Но самая главная странность все равно торчала где-то поблизости – ножом в солнечном сплетении. Как ни старался Брагин соединить Ерского и неизвестную девушку из автобуса № 191, ничего не выходило. Не было у них точек соприкосновения, хоть волком вой.

Добро бы она была просто девчонкой, или просто шлюхой, или просто девицей из эскорт-службы в дорогом белье – но она была скрипачкой, как и Филипп. Но вместо того чтобы упростить, это осложняло дело. И все только запутывало.

Никто из коллег Ерского не опознал ее по фотографии, которую Брагин неизменно прикладывал к концу беседы о лауреате и дипломанте. А беседы между тем получались занимательные, вне зависимости от их длительности. И в сухом остатке всегда выпадало одно и то же:

Филипп Ерский – не тот человек, по которому кто-то будет особенно горевать.

Или, по-простому, сдох Максим – и хер с ним.

Эту мысль (с разной степенью корректности) высказывали абсолютно все. Иногда не впрямую, завуалированно и в полном соответствии с латинским изречением «о мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды». Но и особой правды Брагин не добился. Лишь однажды просочилось что-то похожее на откровение, когда Брагину удалось пообщаться с Петром Гусельниковым, несколько нервным молодым мужчиной лет тридцати четырех. Через несколько часов Гусельников улетал во Вроцлав, чтобы занять место альтиста в местном Камерном оркестре, и страшно боялся опоздать на рейс – наверное, потому и нервничал.

Появление Брагина не добавило ему спокойствия, но парень согласился переговорить со следователем, «пока не придет такси».

– Вот и ладушки, – сказал Брагин. – Сколько у нас времени?

– Минут десять есть.

– Считайте, что все двадцать. А то и двадцать пять. Новый год на носу. Пробки. Но попробуем уложиться в десять.

Они стояли в подъезде дома Гусельникова – на втором этаже панельной хрущевки, у низкого широкого окна. В подъезде было чисто прибрано, а на выкрашенных масляной краской стенах висели самодельные плакаты с призывом не курить, не сорить и не бросать мелкий мусор в горшки с цветами. Горшки с разросшимися фикусами и юкками находились тут же, их было штук пятнадцать или около того. И посреди всех этих импровизированных джунглей стоял чемодан Гусельникова, на который был наброшен чехол с костюмом – очевидно, концертным.

– Расскажите мне о Филиппе Ерском.

– А нечего рассказывать. – Гусельников покрепче ухватил футляр с альтом и посмотрел на Брагина исподлобья.

– Говорят, вы приятельствовали.

– Не смешите. У Филиппа не было приятелей. Ни в этом городе. Ни в этой жизни.

– Вы вместе учились?

– Номинально да. Последний год в Консерватории.

– Номинально?

– Ему не нужна была Консерватория. Для диплома разве что. Но в Консе я его не видел. Он уже тогда мотался по миру с сольниками. Гений смычка. Новая реинкарнация Паганини.

– Завидуете? – не выдержал Брагин.

– Завидую, конечно. – Честный парень Гусельников даже не стал отпираться. – Знаете, сколько я ждал это свое место во Вроцлаве? Три года. Три! А ведь это не самый выдающийся оркестр. А если бы там появился Филипп…

– Он занял бы место первой скрипки, минуя лист ожидания?

– Не в этом дело. Оркестр сразу стал бы выдающимся, понимаете? Любой оркестр. Филипп его таким бы сделал. Он действительно гений.

– То есть утрата Ерского для музыки невосполнима?

– Для музыки – скорее всего. И для тех, кто покупал билеты на его концерты за бешеные тысячи… Я говорю не о рублях.

– А для тех, кто не выкладывал тысячи? Кто мог поздороваться с ним по-свойски? Выпить по рюмке после концерта…

– Не знаю ни одного человека, кто выпил бы с ним по рюмке. Он вообще не пьет. Или напивается в одиночестве.

Гусельников бросил взгляд на часы, в надежде, что время вот-вот выйдет.

– Пробки, – напомнил Брагин.

– Я ведь не первый, с кем вы о нем разговариваете?

– Не первый.

– И что сказали остальные?

– Особо расстроенных я среди них не видел. Просто завистью это не объяснишь. Что тогда?

– Я не знаю.

– Не знаете?

– Не знаю, потому что не могу сформулировать, вот и все.

– А вы попробуйте.

– Ну хорошо.

Видно было, что честный парень Гусельников лукавит. Что он задумывался о Филиппе Ерском и раньше и худо-бедно сумел всё сформулировать, как бы ни утверждал обратное. Но теперь пришла пора обкатки его теории на публике, и тут Гусельников слегка притормозил.

– Что бы вы сказали о человеке… – наконец-то начал он и тут же осадил сам себя: – Черт. Черт-черт-черт… Ладно. Еще раз. Что бы вы сказали о человеке, который сбил на дороге старого больного пса? Не случайно наехал, нет. Сбил специально, а потом додавил псину колесами.