Ловушка Малеза, или О счастье жить в плену необычной страсти, мухах и причудах судьбы

В путешествиях по Камчатке встречаются люди с самыми удивительными судьбами: люди неприкаянные, вступившие в конфликт с обществом и вынужденные скрываться, люди несчастные, лишившиеся во время революции и войны своих близких, и люди, которые, несмотря на всевозможные испытания, все-таки сумели выстоять.

"На что тебе сдался Малез?"

Вопрос застиг меня врасплох. Ответ получился соответственным. Уклончивым. В свое время я начал собирать то немногое, что известно о Рене Малезе. Раздобыл его книги и покопался в архивах, правда без особого результата. Все знакомые энтомологи старшего поколения, конечно, с ним встречались, некоторые слышали его жуткие истории о 1920-х годах, но близко его никто не знал. Одни расхожие клише: образ веселого шалопая, хорошо разбиравшегося в пилильщиках и придумавшего ловушку, человека с бурным прошлым, сделавшегося впоследствии чудаком, оригиналом, которого никто не принимал всерьез, нажившего себе недругов и под конец запутавшегося в легендах. На что он мне сдался?

Каждый раз, когда мне казалось, что я его понял, он ускользал и растворялся в новых сумасбродствах, и каждый раз я бросал его. Занимался чем-нибудь другим. Не оттого, что уставал от его судьбы, а скорее потому, что его поистине напористый, прямо-таки неукротимый нрав лишал меня покоя. В Малезе была какая-то неисчерпаемость.

7. Нарциссиана

Американский психоаналитик Вернер Мюнстербергер указывал, что многие коллекционеры занимаются этим, чтобы избежать постоянно угрожающих им тяжелых депрессий. Он касается темы собирания в работе о Рудольфе II (1552—1612), императоре Священной Римской империи, одном из крупнейших, действительно одержимых коллекционеров, и я вполне готов с ним согласиться, пока речь идет о произведениях искусства, книгах или других более или менее труднодоступных предметах, меняющих владельцев на рынке. Особенно те, кто собирает все без разбора, лишь бы раритет, часто предаются фетишизму, откровенно играющему роль антидепрессанта.

Я знаю, о чем говорю, поскольку однажды чуть было не купил дом в Идре лишь по той причине, что на участке имелся ветхий сельский туалет, который, как утверждалось, когда-то принадлежал Эсайасу Тегнеру.

Объекты природы нельзя в той же степени отнести к фетишам, в частности потому, что их редко можно купить за деньги. Кроме того, их происхождение почти никогда не связано с культурой. Какой-нибудь жук, которого поймал и наколол на булавку, определив его вид, например, Чарльз Дарвин, был бы прекрасным фетиш-лекарством от депрессий, но вероятность раздобыть такого крайне мала. Правда, у меня есть чучело павлина, история которого, с именами владельцев и прочим, известна начиная с XIX века — времени жизни птицы, и его запросто мог бы купить любой дошедший до отчаяния человек, но у современных собирателей объектов природы принято ловить животных самим. Это нечто иное, нежели торговля произведениями искусства.

Я убежден, что фрейдисты вообще имеют слишком расплывчатое представление о страстях, выражающихся, например, в охоте на мух. Они чересчур замыкаются в своих пошловатых стандартных трактовках человеческого поведения; так, уже упомянутому Мюнстербергеру удается сделать вывод, что среднестатистический коллекционер представляет собой некий "анальный тип", который, если я все правильно понял, начинает заниматься собирательством потому, что ему в детстве не позволяли достаточно долго играть с собственными какашками. Поразительно. Пожалуй, даже моего доброго друга поэта-сюрреалиста едва ли можно подвести под это определение.

С ним я иногда сталкиваюсь на собраниях Энтомологического общества. Личность он, несомненно, странноватая, но не хуже остальных. Мне он безумно симпатичен, отчасти потому, что на фоне его последовательно непостижимых стихов мои собственные книги могут казаться чудом ясности и стройности, а отчасти потому, что он, параллельно с сочинительством, удерживает позицию главного знатока Северной Европы в области мест распространения и повадок навозных жуков. Несколько лет назад он приезжал к нам на остров и собирал жуков. Фрейдисты пришли бы в экстаз, если бы увидели, как мы бродили по пастбищам, ковыряясь в овечьем помете, или со знанием дела склонялись над несвежим лошадиным дерьмом. Нет, им этого не понять.

Но я все-таки нахожу нужным упомянуть Вернера Мюнстербергера, поскольку не все его рассуждения ошибочны. Напротив, я полагаю, что он, как это ни ужасно, попадает в точку, когда в книге о психологии собирательства пишет, что общим для большинства коллекционеров является более или менее ярко выраженный нарциссизм. Ну что тут скажешь? Мюстербер-гер заслуживает нашего внимания хотя бы потому, что он подкрепляет рассуждение одним из своих наиболее интересных примеров — трогательной маленькой историей о человеке, принадлежащем к весьма необычной категории: "one-object collector".

Это когда человек коллекционирует один-единственный предмет.