Ловушка у Чилганьи

Я крикнул, что сейчас очень холодно и можно угробить собаку, но Калипух снова хихикнул, сунул Найде кусочек сахара, схватил бутылку с водкой и с криком «Апорт!» запустил в ручей. Бутылка плюхнулась в промоину, какое-то время покачалась на поверхности, затем наклонилась и нырнула. В то же мгновенье нырнула и Найда. Наверное, собака слишком устала, а может, никак не могла захватить зубами скользкое стекло, но ее подхватило течением, снесло вниз, и когда Найда попыталась всплыть, ее голова была уже подо льдом. Лед в ручье был тонкий и прозрачный как стекло, собака, извиваясь, отчаянно мельтешила лапами, билась головой о ледяную крышу, а ее волокло в сторону Чилганьи.

— В воду! Прыгай в воду! — крикнул я Федору, но тот лишь бестолково суетился по берегу, не зная, что предпринять. Добежав до места, где плыла Найда, я плюхнулся на лед, пробил его, но схватить собаку не сумел. Поднявшаяся волна отбросила ее от моих ног, и Найда снова заскользила подо льдом. Теперь и Федор бултыхнулся в ручей, но поскользнулся и чуть сам не ушел под лед. Я торопливо выбрался на берег, обогнул и Федора, и Найду, разломал лед и, как только собака показалась в проруби, схватил ее за шерсть.

Найда еще поводила лапами и несколько раз зевнула, но когда мы принесли ее в вагончик, она была мертва. Молча переоделись, какое-то время посидели каждый на своей кровати, затем я собрал разбросанную по полу мокрую одежду и вынес развешивать. Минут через десять из вагончика показался Федор. Чуть постоял на крыльце, затем подошел к палатке, сдернул с растяжки пустой мешок и снова скрылся за дверью. Я не стал смотреть, что он будет делать с Найдой, и ушел.

В этот день мы не работали. Федор пропадал в тайге, а я то бродил у реки, то валялся в вагончике. Ни рыбачить, ни читать не хотелось, в глазах все время стояла одна и та же картина: тонкий как стекло лед и беспомощно барахтающаяся под ним Найда.

А вечером приехал Мамашкин. Он привез гору мешков с удобрениями, новый спиннинг с набором блесен, два ящика «материковской» картошки, флягу молока и переданные Шурыгой деньги. Он выслушал о случившемся с Найдой, какое-то время молча глядел на Федора, потом перевел глаза на меня и, наконец, непонятно по отношению к кому, сказал:

— Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал. Да, накрутили вы, братцы, ничего не скажешь. — Затем достал из тележки невод и предложил мне попробовать порыбачить.

Провозились часа два и почти ничего не поймали. Шуга забила невод, да и рыбы на плесах осталось совсем мало.

На другой день Мамашкин перетянул к нашему стану четыре связки почти совершенно свежих бревен, загрузил дровами тележку и укатил домой. Я отдал ему всю пойманную рыбу, он предлагал за нее деньги, но я отказался, попросив, чтобы он поторопился с «Кеноном». Через какой-то месяц у меня будет ровно полторы тысячи и можно будет заняться фотографией.

Затем он долго шептался с Федором. Сколько заплатил Мамашкин моему напарнику за соболей, я не знаю, а то, что Калипухова добыча вскорости перекочевала в «Кальмар» Мамашкина, — видел сам. Наверное, соболи обошлись нашему трактористу рублей по сто пятьдесят, потому что Федор весь вечер толковал мне о вырученной всего за один день месячной зарплате.

Я прокатился с Мамашкиным до медвежьего плеса, затем отправился на поиски Чуританджинских озер. Лесозаготовители рассказывали, что где-то выше этого плеса в Чилганью впадает ручей Чуританджа, по которому икроеды отправляются на зимовку в озера. Там четыре словно нанизанных на ручей маленьких озера. По-эвенски Чуританджа так и будет — низка бус.

По перекату перешел на другой берег Чилганьи и отправился вдоль нее по запорошенной желтой хвоей тропинке. Скоро она вывела меня на старую вырубку. Как раз посередине вырубки желтым хохолком возвышалось десятка два вековалых лиственниц. На их ветках то там, то сям темнели шапки беличьих гнезд-гайн. Наверное, лесорубы пожалели зверушек и не тронули деревьев.

Белок я не увидел, зато нашел настороженную Федором петлю на медведя. Между двух лиственниц сооружен треугольный загончик с узким проходом. В загончике лежали скрюченный дохлый поросенок, мальмина и разорванная пополам кедровка. На проходе висела петля из знакомого мне мягкого белого троса.

Я отыскал ветку и отвернул петлю в сторону. Теперь никакой медведь в нее не попадет. На пожухлой, чуть тронутой снегом траве хорошо видна оставленная Калипухом дорожка. Мне интересно, сколько таких загородок настроил Федор, подходил ли к ним медведь, и я отправляюсь по следу.

Минут через пятнадцать выхожу на новую загородку, и опять в ней на приманку положены поросенок и мальма. Петля на этой загородке уже сбита. Может, виноват ветер, а может, и вправду навредили кедровки.