Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней

На Лондонской конференции воспоминания о 1919 г. были все еще живы. Одним из бестселлеров 1933 г. была книга Гарольда Николсона «Миротворчество, 1919», в которой автор как очевидец рассказал о том, что не удалось в то время в Париже. Николсон присутствовал там лично, он был дипломатом и еще одним из прогрессивно настроенных молодых людей, работавших при власти, которые почувствовали, что их предали, когда был принят Версальский договор. Самым известным из этих недовольных молодых людей был Кейнс, который тоже присутствовал там лично, в роли экономического советника британской делегации, но потом в негодовании покинул конференцию. Кейнс заработал себе международную репутацию позже в том же году благодаря книге «Экономические последствия мира», в которой он возложил вину на политиков, особенно на Вильсона и Ллойда Джорджа, за то, что их личное тщеславие и мелочность не позволили сделать то, что следовало в той ситуации. Кейнс польстил своим читателям, сказав, что граждане Европы остались ни с чем из-за неспособности их представителей дать слово их лучшим инстинктам. В 1933 г. Николсон видел дело иначе. Не политики провалили демократию. Наоборот, это демократия обрекла политиков на провал. Трагедия Парижской конференции заключалась в том, что она была вынуждена проходить на фоне, как сказал сам Николсон, «сумбура демократии» со всеми ее невозможными требованиями – мира, процветания, безопасности, выплаты долгов, мести и спокойной жизни. «Демократия, – писал Николсон, – глупа, когда речь идет о ближайших, а не конечных целях» [Nicolson, 1933, р. 94]. Она просто не могла не подорвать любую попытку исправить глобальную ситуацию. Никто из тех, кто возлагал большие надежды на Лондонскую конференцию 1933 г., не мог бы сказать, что его не предупреждали.

Для этой конференции демократия представляла затруднение и в другом отношении. Собрание было намечено годом ранее американским президентом, однако, прежде чем оно успело состояться, американские избиратели сняли этого президента и выбрали нового. Это была конференция Гувера, но Гувер ушел. Его преемник, Франклин Рузвельт, был человеком, от которого многого ждали и который многих пугал, но с ним далеко не все было ясно. Было сложно сказать, кто он такой. Липпман во время избирательной кампании 1932 г. назвал его «приятным человеком, который, не имея никаких выдающихся способностей для этой должности, очень хотел стать президентом» (цит. по: [Steel, 1980, р. 291–292]). Его предвыборные обещания были расчетливо туманными. Он определенно хотел сделать все, что было в его власти, чтобы вытащить замученных американцев из ловушки депрессии. В то же самое время он избирался с программой умеренных мер экономии, обещая сбалансировать бюджет и «сохранить устойчивую валюту при любых обстоятельствах». Также он взял на себя обязательство в полной мере поучаствовать в «международной финансовой конференции, созванной по предложению нашего государства»[26].

Как только Рузвельт одержал в ноябре свою замечательную победу, Гувер попытался принудить его к совместному заявлению, чтобы заверить весь мир в том, что от его планов не отказались. Но Рузвельт ничего не скажет. У него не было желания марать себя связями с дискредитированной администрацией Гувера или же ограничивать свою свободу действий, как только он вступит в должность. Пришлось ждать до марта, чтобы выяснить, каковы его намерения. Гувер, как самый яркий пример президента – хромой утки, все больше хотел, чтобы Рузвельт показал свои карты, но так ничего и не дождался. Это также выглядело одним из худших проявлений демократии. Ситуация соответствовала формуле: король умер, новый король прибудет через пять месяцев. Пока же американская и глобальная экономика продолжали двигаться по спирали вниз.

Когда 4 марта Рузвельт наконец принес присягу при вступлении в должность, он сказал американцам, что им нечего бояться, кроме самого страха. Также он высказал несколько очень осторожных заявлений о намерениях. Например, что «должны быть условия для адекватной, но устойчивой валюты». Через несколько дней на пресс-конференции он специально подчеркнул, что поставил слова в таком порядке намеренно: «адекватная, но устойчивая», а не «устойчивая, но адекватная» (хотя, когда один из интервьюеров насел на него с вопросом – «Теперь, когда у вас больше времени, вы можете определить, что это значит?», – Рузвельт ответил отрицательно: «Нет!») [Roosevelt, 1938–1950, vol. 2, р. 35]. Не определяя инструменты, Рузвельт оставлял открытой возможность обесценивания. Он готов был сделать все возможное, чтобы поднять цены. Также он пообещал сбалансировать бюджет. Он был готов работать ради подъема международной торговли, но приоритетом сделал национальные интересы.