Ложь, которую мы произносим

– Ты поступила правильно. И конечно, можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь. – Она рассмеялась. – А если пожелаешь, то и навсегда. Нам нравится, что ты здесь. Хьюго придется вести себя хорошо, а для меня просто замечательно снова обнимать малыша.

Оглядываясь назад, я понимаю, что те дни с Оливией были совершенно особенными. Я рассказывала ей то, чем раньше ни с кем не могла поделиться. Например, о том, что происходило со мной в тюрьме.

Мы с ней сидели на огромном мягком диване из какого-то шикарного салона в Челси, уютно устроившись под голубым кашемировым пледом цвета утиных яиц; у каждой в руке был бокал. Я не пила с тех пор, как узнала про беременность, но Оливия заверила меня, что немного вина не повредит.

Девочки уже легли в постели. Фредди спал в кроватке наверху, а Хьюго был «на работе». Оливия взяла напрокат фильм на дивиди. Драму о женщине, которая находилась в бегах со своим сыном. Мое сердце забилось быстрее, когда мы добрались до сцены ее ареста, где героиню бросили в камеру, а ее кричащего ребенка забрали социальные работники.

– Не думаю, что это подходящее для меня кино, – сказала я, отводя взгляд.

– Прости, я не представляла, что все так обернется. – Оливия выключила телевизор. – Ты в порядке?

Меня трясло.

– Это навеяло воспоминания. Мою сокамерницу разлучили с сыном. Только став матерью, я понимаю, какой ужас ей пришлось пережить.

– А что случалось с женщинами, если у них были дети? – спросила Оливия. – Им разрешали видеться? А если женщина была беременна во время ареста?

– Малышей могли держать в тюрьме, пока им не исполнялось восемнадцать месяцев. Но потом им предстояло отправиться к родственникам или приемным родителям. – Мой взгляд затуманился. – Помню, после такого одна женщина из нашего крыла плакала каждую ночь несколько месяцев.

– Какой ужас!

– Я знаю. Она повсюду носила фотографию сына. Это был номер один из ее двадцати шести.

– Двадцать шесть чего?

– Двадцать шесть вещей. Максимальное количество личных вещей, которые тебе разрешают взять с собой.

– А что у тебя было?

– Ничего особенного.

Я рассказала, но не углубляясь, о фотографии Эмили, которую вешала на стену. Каждый раз, глядя в ее добрые глаза, я испытывала такую боль, словно резала собственную руку.

– Хотела оставить мамин кулон. Но мне не позволили, посчитав, что я могу задушить им себя. По крайней мере, его вернули при освобождении. У некоторых вещи могли «потеряться».

Я потянулась к шее и прикоснулась к кулону, чтобы успокоиться.

– Какой была твоя камера?

– Маленькая комната с решеткой на окне, из которого тянуло сквозняком. Кровать около двух футов шириной.

– А куда ты вешала одежду?

Я не удержалась от смеха. Это так похоже на Оливию!

– Под кроватью стояла картонная коробка. И горшок, на случай, если понадобится сходить ночью.

– А санузел?

– Шутишь? В коридоре был один туалет на пятнадцать человек.

– Так почему было не сходить туда вместо того, чтобы пользоваться этим горшком?

– Нас запирали на ночь.

Ее передернуло.

– Я бы этого не вынесла.

– Я тоже думала, что не смогу. Но тебе просто приходится смириться.

– А чем ты занималась весь день? Шила мешки для почты?

Я рассмеялась:

– Не совсем. У нас было расписание работы. Хуже всего было дежурить в прачечной – приходилось стирать и складывать простыни. В них часто оказывались какашки.

– Фу!

– Первые несколько раз меня рвало. Потом вроде как привыкла. Не всегда получалось нормально помыться, потому что не хватало горячей воды. Иногда можно было случайно порезаться о ржавые бритвенные лезвия, которые другие оставили в душе.

Выражение лица Оливии не поддавалось описанию.

– А ты не могла пожаловаться?

– Я так и сделала, но стало только хуже. Одна из девушек заявила, что я за чаем пырнула ее вилкой. На самом деле она сама себя ткнула, но охранники мне не поверили. Меня снова отправили в изолятор.

Оливия тихо вздохнула:

– Ох, Сара. Бедняжка!

– Я заслужила все это.

Она скорчила гримасу: «Ну да».

Потом мне кое-что пришло в голову.

– А какой твой самый ужасный поступок?

Она на минуту задумалась:

– Я припарковалась на двойной желтой линии. Это случилось после рождения Клемми. Мне нужно было сбегать в аптеку, чтобы купить ей лекарство. Когда я вернулась, инспектор выписывала мне штраф. Похоже, она не понимала, что ситуация была чрезвычайной.

А моя подруга, похоже, не понимала, что оставленная в машине Клемми шокировала меня сильнее, чем штраф за парковку. Но мне не хотелось на это указывать.

– Что-нибудь еще?

– Наверное, нет.

– Из-за этого я чувствую себя дерьмово.

– Ерунда. – Оливия сжала мою руку. – Ладно, торговать наркотиками плохо. Но та часть твоей жизни уже позади.

– Да, но…

Я замолкла. Что-то во мне очень хотело рассказать Оливии все остальное.

– Но если однажды случится нечто такое, что разлучит меня с Фредди? – торопливо закончила я.

– Все мы из-за этого беспокоимся. Таков уж удел матерей. Я боюсь, что могу умереть молодой. Кто тогда вырастит моих девочек?

– Я бы помогла.

– Очень мило с твоей стороны. Но Хьюго женился бы снова, они достались бы другой женщине и забыли бы меня.

– Нет, они бы не забыли.

Оливия сделала глоток.