Ложь от первого лица

«First Person: Hitler» так и не был переведен на иврит и довольно быстро исчез с прилавков магазинов. И тем не менее, бывало, что люди, знавшие мою девичью фамилию, спрашивали, не имею ли я отношения к Готхильфу — то ли историку, то ли писателю: «Вроде, была какая-то неприятная история? Напомните, что там было?»

Задолго до появления Алисы, покусывающей кончик косы, я уже знала, что полуправда убедительнее лжи, и на такие вопросы отвечала: «Кажется, папин родственник, но я не уверена», — и тут же меняла тему разговора.

Книга исчезла с прилавков, но не из шкафа, куда ее засунул Одед и откуда она снова угрожающе возникла шесть лет спустя, когда я и думать о ней забыла.

Это случилось в Песах. Яхину было тогда почти семь лет, а Нимроду уже исполнилось пять. Мы были в Испании. Свекор решил, что семья нуждается в заслуженном отдыхе, и к нашей всеобщей радости выбрал для нас красивую гостиницу в горах над Коста-дель-Соль.

Была приятная погода, Одед часами развлекал мальчишек в бассейне, Яхин уже умел держаться на воде с помощью быстрых собачьих движений, а я, плавать не умеющая, проводила дни за чтением, легкими прогулками по городку или нежилась в теплых лучах солнца.

Я слега дремала, когда подошел Менахем, одетый в шорты и футболку, придвинул стул к моему шезлонгу и, глядя на меня сверху вниз, спросил, имею ли я отношение к историку Готхильфу.

— К сожалению, он кузен моего отца, — солнце послужило мне поводом прикрыть рукой глаза. — Еще один родственник, гордиться которым не приходится. Извините.

Мой ответ его не обескуражил, и он попросил рассказать об этом человеке подробнее.

— Собственно, мне нечего рассказывать. Я знаю только, что мать увезла его из Вены тогда же, когда моя бабушка убежала с моим папой. Но бабушка поехала с папой в Израиль, а они, как мне кажется, — в Англию. Как же звали его мать? Хана, кажется.

Менахему не занимать было опыта в проведении допросов, а может он и не хотел допытываться, а просто вцепился зубами в интересную тему.

— И все эти годы вы с ним не общались? Довольно странно, особенно для людей, которые вместе убегали. Как я понимаю, больше никого из семьи в живых не осталось?

— Кажется, он приезжал однажды в Израиль, — призналась я в спасительную темноту локтевого сгиба. — Точно не помню. Что-то такое было. Наверное, я тогда уже жила в интернате.

— Интересно, — протянул он. Со стороны бассейна донесся всплеск, тревожный окрик и мягкий упрек моего мужа. — Интересно, — повторил его отец и что-то положил возле моего бедра. — Всё-таки мне интересно, что ты об этом скажешь. Я нашел это в книжном шкафу в своем офисе.

У Менахема была старомодная привычка обертывать в бумагу книги, которые он читает, чтобы не запятнать их пальцами. Еще у него была неплохая коллекция закладок. Поэтому, когда он положил рядом со мной книгу, и я открыла глаза, то не сразу сообразила, что это, хотя должна была бы догадаться.

— Ты единственный литератор в нашей семье. Полистай и дай свое заключение.

Лежа лицом к солнцу, снизившемуся в сторону моря под нами, я подняла и открыла «First Person: Hitler».

— Я должна это прочитать? В смысле — сейчас?

— Почему бы и нет? Хоть полистай пару минут. Ты же сейчас ничего другого не читаешь. Хочу узнать твое мнение.

Я могла бы сказать, что не хочу читать про Гитлера. Могла заявить, что это не очень-то подходящая книга для отпуска. Не для того он вывез нас на отдых под ласковым солнцем, чтобы омрачить его Гитлером. Много чего можно было бы сказать, чтобы уклониться… Но я не могла! Получивший вечный рай боится изгнания. Среди обитателей розовых небес должно быть немало испуганных душ, которые в прошлой жизни были похрабрей меня. Отведавшего мед левиафана и молоко гранатов сама мысль об изгнании страшит. От одного только страха перед вращающимся мечом, преграждающим вход в райские врата, только из-за него и ни из-за чего больше, я не выпускала из рук книгу, чувствуя себя обреченной на ее чтение.

Менахем так и сидел рядом со мной, листая журнал и, похоже, ожидал от меня скорого приговора. Я встала, чтобы поднять спинку шезлонга, и увидела, что Одед вылез из воды с Нимродом на руках и быстро понес его в раздевалку. Яхин бежал за ними, и никто не подошел ко мне пожаловаться, не попросил ранку поцеловать…

Расписные керамические вазоны над баром сверкали на солнце: красные божьи коровки и цветы, нарисованные на желтом, были одного размера. Позади нас прошли две сотрудницы гостиницы, музыкально беседуя по-испански: по одной только мелодии их речи я поняла, что они закончили работу и уходят домой. Третий работник медленно и терпеливо расстилал по голубой поверхности бассейна зеленую сеть.

Императорская лысина свекра поблескивала на солнце. Он просматривал журнал, сомкнув губы, и в профиль напоминал статую читающего человека. Менахем единственный, кого я никогда не видела с открытым ртом: ни с открытым, ни со сжатыми губами. Верхняя лежит на нижней с безукоризненной точностью. Велев мне читать, он занялся своим делом, ни минуты не сомневаясь, что я выполню его указание.